— Ты просто великий артист, — сказал ему Джим. — Умеешь себя подать.
Друмфайр, вдруг став тихим и послушным, как котенок, вернулся и ткнулся носом в грудь Джима, принюхиваясь к карману его куртки, — там лежал кусок сливового пирога.
— Корыстная любовь! — строго сообщил ему Джим.
Друмфайр боднул его лбом, сначала легонько, а потом так требовательно, что Джим чуть не упал.
— Ты этого не заслужил, но…
Сдавшись, Джим протянул коню пирог.
Друмфайр тут же напустил слюней ему в ладонь, пока брал пирог и собирал крошки бархатными губами. Джим вытер руку о блестящую шею жеребца, потом, опираясь на холку, взлетел на спину животного. Ощутив прикосновение пяток хозяина, Друмфайр снова помчался удивительным скользящим галопом, и встречный ветер вышиб слезы из глаз Джима.
Они скакали вдоль края небольшой бухты, но, когда Джим нажал на круп коня, за плечом, большим пальцем ноги, Друмфайр мгновенно его понял. Он повернул и бросился на мелководье, перепугав стайку мальков кефали: рыбки разлетелись во все стороны, как серебряные монеты. Друмфайр вдруг оказался на глубине и поплыл, и Джим соскользнул с его спины в воду. Держась за гриву коня, он позволял тому увлекать себя вперед. Купание являлось одной из великих радостей Друмфайра, и конь громко всхрапывал от удовольствия.
Когда под копытами скакуна почувствовался противоположный берег, Джим снова сел на спину Друмфайра, и они выскочили на сушу.
Джим повернул жеребца к морю. Они пересекли высокие дюны, оставляя глубокие следы на белом песке, и добрались туда, где на берег обрушивался прибой. Друмфайр без понуждения промчался вдоль края воды по твердому влажному песку, а потом зашел по брюхо в соленую воду, навстречу набегавшим волнам.
Наконец Джим перевел его на шаг. Коню удалось разогнать его мрачную тоску, гнев и чувство вины. Он встал на спину Друмфайра, выпрямившись в полный рост, и конь тут же пошел ровным плавным шагом, помогая ему сохранить равновесие. Это был один из их общих трюков.
Стоя на спине коня, Джим окинул взглядом залив. «Чайка» развернулась на месте и теперь стояла бортом к берегу. С такого расстояния корабль выглядел таким же честным и респектабельным, как какая-нибудь добрая бюргерша, и ничем не выдавал тех ужасов, что скрывались в его потрепанном корпусе.
— Ветер меняется, — сообщил Джим коню, и тот насторожил уши, услышав его голос. — Через несколько дней начнется настоящая буря.
Он представил себе условия в трюмах и на нижних палубах корабля, где сидели несчастные женщины. Что же будет с ними во время шторма, если корабль будет все так же стоять на якоре, открытый западному ветру?