- Найку возьми!
Первой мыслью Семена было отказаться. Более умной собаки в стойбище не было, но искушение было слишком велико. У эвенков уговаривать было не принято и Астахов коротко, пронзительно свистнул. Вскоре откуда-то из глубины стойбищ стремительно вылетела собака, черная, с большими желтоватыми подпалинами всему телу, с белой грудью, и белыми же бровями, делающими ее остроносую, волчью морду более выразительной. Свернутый кольцом пушистый хвост и торчащие вверх уши не оставляли ни какого сомнения в породе спутника Астахова п путешествию - типичная эвенкская лайка. По размерам она была меньше чем ее якутские или чукотские братья волкодавы, тонконогая, сухопарая. Заняв привычное место впереди Астахова, Найка деловито затрусила по тропе, приподняв голов и тщательно исследуя встречный ветер влажным носом и торчащими остроконечными ушами.
Именно Найка полтора года назад поздней осенью обнаружила полумертвого от голода геолога и привлекла своим лаем к нему охотившихся в этих местах эвенков.
Савелий Назаров, молодой эвенк, увидев находку собаки решил было что Найка нашла мертвеца, настолько страшен был этот лежавший на земле исхудавший, заросший волосами человек. Савелий чуть было не дал деру от своей жуткой находки, хорошо в этот момент подошел Майгачи, да и Семен как раз открыл глаза.
- Помирает, однако, - сказал Савелий, кивая головой на геолога. Астахов на это ничего сказать не мог, только смотрел своими круглыми глазами, жадно вслушиваясь в интонации людских голосов. Но Майгачи, внимательно осмотревший вокруг, отрицательно покачал головой.
- Нет, видишь, осину грыз, значит жить хочет. Иди за оленем, в стойбище повезем.
Именно за ту обглоданную кору Астахов и получил свою странную кличку Муннукан - Заяц. А Найка словно взяла шефство над Семеном сопровождая его везде и всюду.
Да, Астахов теперь стал другим. Кличка Пижон к нему уже никак не шла. Хотя бритва по прежнему лежала в грудном кармане, но Семен уже давно не пользовался ею. Окладистая борода сильно изменила его облик, но основные изменения произошли в душе геолога. От его раны осталась лишь еле заметная хромота, гораздо дольше заживали раны душевные. К жизни он возвращался долго, словно заново рождался, первое время даже не мог говорить, просто воспринимал кажды глоток свежего воздуха и каждый прожитый день как чудо, с восторгом и слезами на глазах. Даже первый выпавший снег потряс его своей девственной чистотой, словно и не было прожитых им ранее двадцати восьми зим. Что-то надломилось нем, исчезло было честолюбие, да и вся прежняя жизнь казалась слишком суетной и пустой. Истинным осталось только это: тайга, снег, небо над головой. Простая и во многом первобытная жизнь эвенков как нельзя более устраивала этого новог Астахова. Свое нынешнее спокойствие он воспринимал как божью благодать, да и природу научился воспринимать не как прежде - разумом, а совсем по другому - сливаясь с ней всей душой.