— Не для твоих это ушек.
Осанка сама собой гордо выпрямилась, плечи расправились, а подбородок задрался вверх, когда я уходила в лес, оставляя неудовлетворённого Джека позади. Впервые за день мной овладело чувство триумфа и победы. Наконец Джек Воробей почувствует, каково быть мной. Каково мучаться от желания узнать ответ и чувствовать себя полным идиотом. Наглецов надо ставить на место, даже несмотря на то, что порой эти наглецы очень привлекательны. Такая «киношная» сцена позволила чувствовать себя не больше ни меньше роковой красоткой, с надменной улыбкой рушащей планы мужчин. Но в отличие от фееричной внешности, что полагалась бы ролью, одежда представляла из себя сгусток грязи.
— Есть одно «но», дорогуша.
Я чуть повернула голову и скосила глаза назад. Джек хитро улыбнулся и склонил голову на бок.
— И какое же? — надменно бросила я, отворачиваясь и вновь шагая в лесную чащобу.
— Ты опять идёшь не в ту сторону.
Ноги приросли к земле. Торжественная улыбка съехала с лица под гогот неизвестной птицы, так напоминающий издевательский смех. Победная гордость сжалась до состояния маленького, назойливого едкого чувства, охарактеризовать которое можно лишь двумя словами: «полная дура». С какой лёгкостью он разрушил весь триумф, как быстро вернул превосходящее состояние себе! А мне осталось лишь глупо хлопать ресницами, и лихорадочно искать достойный ответ.
— Каждый человек имеет право на карт-бланш, и я в том числе. Могу идти куда хочу. Могу делать что хочу. Да и потом, может быть, я знаю более короткую дорогу, — заметила я, повернувшись и сложив руки на груди. И плевать, что я даже не знала, куда именно мы держим путь. В ответ раздался смешок.
— Не знаешь, — Джек покачал головой. Наблюдать за мной для него было разве что забавно. В ответ на мой вопросительный взгляд он раздвинул листья каких-то высоких растений и кивнул: — Потому что мы уже пришли. Но раз говоришь, карт-бланш… не буду тебя заставлять, можешь идти по своим делам.
Я мигом оказалась рядом с ним. В обрамлении широких листьев тропического папоротника бликовала светло-бирюзовая гладь моря, над которой нависал каменный утёс, выпяченный как язык дерзкого мальчишки. День был в самом разгаре. Внизу извивалась лента золотого песка, огибавшая вдающийся в сушу небольшой залив. На пляже через каждые пять метров чернели обломки деревянных конструкций, будто какой-то великан рассыпал их, как семечки. Вероятно, когда-то непостижимо давно, в этой уютной гавани крылся порт, но жители решили переметнуться в более удобную для причала бухту. А может, собственный залив когда-то обустроили себе контрабандисты или пираты. Теперь же от былой пристани остались лишь разбросанные волнами обломки и обломанный рыболовный мостик, что одиноко торчал над водой. На язык просился вопрос о том, что нас привело в старую гавань, но опережая мои мысли, из-за крутого соседнего сочно-зелёного холма, о который разбивались гребни волн, выглянул острый бушприт, а за ним гордо натянутый чёрный парус. «Жемчужина» заходила в бухту неспешно, лениво и величаво как король среди подданных. Полотна парусины подтягивались к реям, готовясь к остановке. Фигурки пиратов на палубе суетились, и отзвуки команд долетали до слуха. Причина прибытия корабля и нас в этот заброшенный уголок была ясна. Джек всё предусмотрел — и возможные погони, и немалую заметность судна-о-черных-парусах в столь защищённом городе, поэтому было приказано уйти в секретную бухту, где не стоит опасаться появления незваных гостей. Якорь разбил хрустальную гладь воды на множество брызг, от чего я инстинктивно поморщилась, корпус корабля качнулся и выровнялся. Зрелище было настолько великолепно, что дух захватывало — не залюбоваться было невозможно. Стало ясно, почему Джек так любит и дорожит «Жемчужиной» — корабль действительно прекрасен. Интересно, каково это — быть капитаном этой красоты, владеть такой махиной и иметь права распоряжаться ей как угодно? Уж точно не просто. Как минимум, надо знать морское дело и географию до мельчайшей капли, быть великолепным организатором, стратегом и уметь убедить людей идти за тобой. Всё-таки это не только удовольствие и «свет софитов», как выразились бы в нашем времени, но и огромная ответственность. А иногда, вероятно, и бремя.