Действительно, как мы увидим ниже, Иисус сам обеспечил контекст, в котором разрушение храма могло быть понято как исполненная смысла часть спасительной акции Бога. Но доже максимально связывая себя имеющимися свидетельствами и принимая только голое утверждение о разрушении, мы можем с некоторой уверенностью думать, что слова Иисуса были бы поняты как утверждение, что последний час пришел.
Но что можно сказать о пророческой акции опрокидывания столов? Как она могла быть понята? Поскольку интерпретация акции как «очищения» заметно превалировала — она восходит к синоптикам, где «вертеп разбойников» и т.д. уже добавлен как объясняющее замечание, — этой интерпретации следует уделить дополнительное внимание. Если 6ы акция Иисуса была понята как символ очищения, в нем, вероятно, видели бы инициатора реформы священства, Гастон правильно заметил, что в еврейской литературе тема очищения храма — не эсхатологическая, она связана с действительно имевшими место осквернениями^. Последние нужно исправлять заменой священников или реформированием священства, а не ожидать конца времен. Даже в Кумране, где ждали конца, а священство обвиняли в аморальности и нечистоте» эти две вещи не связывались. Загрязнение святыни не приводилось в качестве признака конца. В Вознесении Моисея имеются многочисленные жалобы на беззакония священников. В этом случае проблема решается не наказанием врагов и не отделением благочестивых. В конце сочинения, по крайней мере, в его настоящей форме, Израиль возносится на небо*0. Но даже если нечистые жертвоприношения были частью проблемы, требующей радикального решения (другой главной проблемой было рассеяние двенадцати колен), о них не говорится как об эсхатологическом знамении. Поэтому Гастон прав, возражая против причинной связи между нечистотой храма, необходимостью его очищения и эсхатоном.
Ранее я утверждал, что речение о храме и акция должны рассматриваться вместе, и что они указывают на «эсхатон», а не на «чистоту». Теперь это утверждение можно расширить. Пророческий жест, чтобы быть полностью понятным, нуждается в своего рода обрамлении» предпочтительно — в словесной интерпретации. Как только мы отказываемся приписывать Иисусу речение Мк. 11:17 пар., у нас не остается ни одного речения, свидетельствующего о его неудовлетворенности священством того времени. Евангелисты не дают нам ни одного традиционного обвинения в половой распущенности и галахической нечистоте. Нет и никаких указаний на то, что Иисус выступал за замену существующих священников другими. Предпочтение другого способа выполнения священнических обязанностей (как в Кумране) или обвинение в половой распущенности и нечистоте (Псалмы Соломона, Кумран) поместили бы акцию Иисуса в обрамление иудаизма, что помогло бы нам ее интерпретировать. Некоторым образом, даже удивительно, что Иисусу не приписано никаких высказываний такого рода. Критика священства — но не религии самой по себе — подогнала бы Иисуса под хорошо известный тип ревнителя чистоты богослужения, что, вероятно, было бы намного удобнее для его последователей, чем сохранение более радикального речения о разрушении. Это частично, но только частично, достигнуто добавлением слов «дом молитвы», «вертеп разбойников». В этом направлении можно было бы сделать намного больше. Это наблюдение позволяет ясно увидеть, что не существует никакого указания на то, что символическую акцию в храме следует рассматривать в контексте критики священников и левитов 24* или их поведения в храме.