Нонсемы отвлекают внимание от реальной проблемы. Действительно, революция Гитлера облагодетельствовала одних и приговорила других. Но то же самое произошло и в Китае, и в России. На что же еще могла быть направлена вся эта риторика о буржуазии и пролетариате? Переформулировка проблемы в терминах «закрытой партикулярности абстрактного множества» не избавит от нее даже тех, кто усвоил аллюзию на доказательство Коэна. Не облегчит дело и подразумеваемое различие между войной и бойней, развязанными нацистами (как самоцелью), и теми же самыми бедствиями, но устроенными коммунистами (как средствами на пути к цели). Контекст и масштаб обсуждения делают невозможным серьезное отношение к этому разграничению. Тот, кто может писать, как Бадью, очевидно, потерял уже всякое понимание противоправного. Как и для Хобсбаума, Сартра, Лукача и Адорно, преступление для Бадью не является таковым, если цель – утопия.
Полная апология, конечно же, выходит за рамки избранных мной фрагментов. Но они демонстрируют примечательное состояние ума, из которого проистекают нонсемы Бадью. Он зажат в тисках безраздельной верности чему-то нереальному, рядящемуся в одежды «процеду-ры истины», «события», «генерического множества», «неименуемого» – терминов, которым не удается скрыть лежащей за ними пустоты, и столь же твердой решимости смести с пути любые реалии, которые входят в конфликт с ней. Если бы это было простым интеллектуальным упражнением, какой-то импровизированной математикой, то это не имело бы большого значения. Но Бадью, как и Сартр, выступает в защиту революций, где бы они ни происходили, осуждая политический процесс в своей стране как «капитало-парламентаризм», всегда благоволящий буржуазии («подонкам» (les salauds), как называл ее представителей Сартр). Он целенаправленно вызывает недоверие к парламентской демократии и верховенству закона – тем двум завоеваниям, которые обеспечили ему безмятежное существование после ухода с поста профессора в Высшей нормальной школе. И в рамках экстренного вмешательства в политический процесс своей страны он атакует barbarie sarkozyenne («саркозистское варварство»), пренебрежительно сравнивая правление Саркози со сталинским [Badiou, 2007; Бадью, 2008].
То, что кровавые революции, осуществляемые экзальтированными элитами, приводят к геноциду, обнищанию и несвободе, ничего не значит в глазах Бадью, поскольку это факты эмпирического мира. Подлинное Событие, верность которому необходимо хранить посреди всех эмпирических неудач, происходит в другом месте – в трансцендентальной сфере, области «становления реальным». Это «событие истины» не предполагает того, что оно в действительности может случиться. Напротив, истина определяется как