Ложную имитацию в-себе со стороны для-себя (объекта субъектом) следует противопоставить подлинному индивидуальному жесту: свободному действию, посредством которого индивид создает сразу и себя, и свой мир, погружая одно в другое. Не спрашивайте, как это делается, поскольку невозможно описать этот процесс. Его конечная точка – вот что важно. Ее Сартр описывает как вовлеченность (engagement). Но вовлеченность во что?
На этот вопрос нет такого ответа, который не противоречил бы предпосылке о подлинности. Принятие любой системы ценностей в качестве объективно обоснованной представляет собой попытку поместить мою свободу в мир объектов и тем самым потерять ее. Стремление к объективному моральному порядку демонстрирует самообман и потерю свободы, без которой никакая мораль немыслима. Поэтому обоснование Сартром созданной самим человеком морали внутренне противоречиво. Но это никоим образом не мешает ему продвигать ее в самых эмоциональных выражениях:
Я появляюсь один и в тревоге перед единственным и первичным проектом, конституирующим мое бытие; все барьеры, все опоры рушатся, ничтожатся сознанием моей свободы; я не должен и не могу прибегать ни к какой ценности, исходя из факта, что именно я поддерживаю в бытии ценности; ничто не может обезопасить меня от меня самого, отрезанного от мира и своей сущности этим ничто, которым я являюсь, я должен реализовать смысл мира и свою сущность; я принимаю решения в одиночестве, без оправдания и без извинения [Sartre, 1957, p. 39; Сартр, 2000, с. 75].
Поэтому странным результатом культа подлинности становится политическая вовлеченность. Чтобы понять ее необходимость для Сартра, следует рассматривать ее в контексте неослабевающей желчности Сартра в отношении «объективных» источников ценностей, каждый из которых связан с предательством себя. Как будто он пытается дать метафизический ответ на французскую капитуляцию перед нацистами в форме внутреннего неповиновения агрессивному Другому. Его аргументация построена на понятиях, которые Кожев позаимствовал у Гегеля. Но, в отличие от Гегеля, чье учение выступало утверждением всего, что есть, Сартр был великим отрицателем, Мефистофелем западной философии, который считал, что любовь, дружба, договор и нормальный, «буржуазный» порядок пронизаны противоречиями.
Сартр вводит понятие «бытие-для-другого», чтобы описать то особое положение, в котором я, как самосознающее существо, обязательно оказываюсь. Я одновременно свободный субъект в своих глазах и обусловленный объект в глазах других. Когда другое самосознающее существо смотрит на меня, я знаю, что оно ищет во мне не только объект, но и субъекта. Поэтому взгляд самосознающего существа обладает особой способностью проникать, создавать запрос. Это запрос на то, чтобы я, как свободная субъективность, раскрылся в мире. В то же время мое существование как телесного объекта создает непрозрачность, непроницаемый барьер между моей свободной субъективностью и Другим, который стремится объединиться с ней. Эта непрозрачность – источник непристойности, а осознание того, что мое тело предстает перед Другим, так же как и его – передо мной, дает начало стыду.