Все. Все. Все. Уйти отсюда. Уйти…
Энди открыл окно. Он вспомнил свой первый день и то, как он не мог привыкнуть к этой незначительной вещи — возможности открыть собственное окно, когда ему хочется. Он все не переставая делал это, открывал и закрывал окно, открывал и закрывал.
Он оперся на подоконник. Завтра в эту комнату поместят кого-то другого. Другой человек, переведенный из закрытой тюрьмы в открытую, будет делать это снова и снова. Открывать окно. Закрывать. Открывать. Закрывать, снова и снова. Завтра.
В дверь громко застучали, и в комнату влетел Спайк Джонс — еще до того, как Энди успел ответить. Спайк был нормальный мужик.
— Они там собираются играть в мини-футбол.
— Не.
— Чего ты?
— Я все равно уже отдал свои бутсы.
— Понятно. Забираешь Кайли Миноуг?
— Она твоя.
Спайк засмеялся, снял и свернул в трубочку постер, который висел на шкафу. Он останется в Берли еще на десять месяцев. Он всегда заглядывался на эту картинку.
— Тоска напала?
— Отвали.
Тоска. Энди снова отвернулся к открытому окну. Тоска. Нет. Это было вначале, в первые дни и недели в Стэктоне, когда он не мог отличить день от ночи и думал, что сходит с ума. Тоска. Он не поддавался ей с тех пор, как перевелся сюда и начал проводить время в огороде. И больше она его не одолеет.
Вечер прошел так же, как и все остальные, и он был этому рад. Он не хотел, чтобы что-то было по-другому. Он поел в столовой, постоял снаружи с парой товарищей, наблюдая, как другие играют в футбол на подсвеченной площадке, выкурил папиросу, вернулся и час поиграл в пул. В десять он уже был в своей комнате и смотрел «Западное крыло».
Он проснулся растерянный, весь в поту после кошмара. Из-за огней охранных вышек по периметру здесь никогда не было по-настоящему темно. Три ночи на часах.
А потом шок от того, что должно было произойти, снова накрыл его с головой, и ему стало так страшно, что все у него внутри упало, а горло сжалось. Четыре с половиной года тюремной жизни, в которые он учился подстраиваться, притворяться, прятать свое настоящее лицо так тщательно, что теперь он уж и забыл, какое оно, это лицо. Четыре с половиной года рутины, правил, учебы, эмоций, которые ему приходилось тут разыгрывать, метаний от ярости к отчаянию, от отчаяния к принятию, к надежде и обратно. Через четыре часа эти четыре с половиной года закончатся. Через пять часов его здесь не будет. Через пять часов эта комната, это место, исчезнут для него, и, что самое важное, он исчезнет для него. Станет историей. Его имя пропадет из списков, его лицо будет забыто.