Он поднял глаза. Его сестра внимательно смотрела на него, поджигая сигарету. Ему она не предложила.
— Узнаешь меня заново.
— Выглядишь ты, как раньше, — наконец сказала она, скрывшись за облаком дыма. — Только, может быть, старше.
— Я и стал старше. Мне было девятнадцать. Сейчас мне почти двадцать пять.
— Черт возьми…
Она поставила перед ним кружку с чаем.
— Пит сказал, что ты можешь оставаться до тех пор, пока не найдешь чего-нибудь. Они куда-нибудь тебя пристроят, пока ты на испытательном сроке?
— Слушай, если ты хочешь, чтобы я допил свой чай и ушел, просто скажи, Мишель.
— Мне совершенно без разницы. Что ты собираешься делать целыми днями?
— Работать.
— Но ты никогда не работал.
— Буду работать.
— Кем? Что ты будешь делать?
— Я проходил обучение.
Жир от картошки с яростным шипением брызнул на стену. Она сняла сковородку с огня.
— Чему научился, вышиванию мешков для почты?
— Ты ничего не знаешь. Ты не навещала меня, чтобы узнать подробности.
— Я писала тебе, разве нет? Отправляла тебе всякие вещи, фотографии детей. Ты был, черт побери, через полстраны, да и у Пита не было особого желания.
Пит Тейт. Он был рядовым в армии, когда Мишель вышла за него, но его уволили со службы, когда он упал со стены во время прохождения полосы препятствий и повредил спину. Теперь он сидел в подсобке и пялился в экраны камер наблюдения в местном торговом центре с двух часов дня до полуночи. Энди знал только это из коротких записок, которые Мишель удосуживалась написать ему несколько раз в год.
— Они предоставят мне жилье. Квартиру или что-то в этом духе.
— Ты хочешь фасоль или томаты?
Мишель начала раскрывать пачку солонины.
— Неважно.
Печеная фасоль. Солонина. Жареная картошка. Консервированные томаты. Тюремная еда. Он поднялся и налил себе еще чая. Ему вспомнилась женщина с кучей детей и багажом. Забавно. Ты встречаешь людей. Говоришь с ними. Они уходят. Ты никогда их больше не встретишь. Все эти мужчины в тюрьмах. Ты никогда их больше не встретишь.
— Дети смотрят телевизор?
— Они уже давно в постели. Сейчас половина десятого. Я не из тех, кто позволяет им шататься допоздна.
Она поставила перед ним тарелку с едой.
Значит, телевизор показывал автомобильную погоню самому себе.
— Я не ел с половины седьмого.
— Тогда хочешь еще хлеба с маслом?
Энди кивнул, набив полный рот фасоли и картошки.
Мишель села напротив него.
— Я не хочу, чтобы мои дети выросли такими же, как все остальные тут, и я не хочу, чтобы они наслушались всякой ерунды от тебя.
Ерунда. Ерунда осталась где-то далеко позади, в другой жизни. Он даже и не думал ни о чем таком. Он не был девятнадцатилетним оболтусом вот уже почти шесть лет, причем ни в каком смысле.