Проблема была в том, что Таня тоже очень хотела видеть. Его. Павла Горского.
Но на даче его не наблюдалось. А наблюдательную позицию Таня заняла с самого утра. В ее садике с розами, расположившись на кресле, которое всегда выносили в тень под абрикосами, и там, между кустов и деревьев, можно было смотреть на улицу и соседский двор, оставаясь незамеченной. Лиза в смешной беленькой панаме шерудела на клумбах. Изольда Игнатьевна периодически выходила с веранды и напоминала, что не стоит столько времени торчать на солнце. Николай Васильевич читал, устроившись в гамаке. Горского-младшего нигде не было.
А потом Таня вспомнила. Вспомнила известное с самого детства. Семь утра. Пашка вылетал с дачи. Кидал камешки в ее окошко. И они вместе, пока все спали еще, шли купаться. Вместо того чтобы умываться и чистить зубы. Иногда даже и вместо завтрака, за что потом попадало.
Она торопливо скинула тапки, обула туфельки и по знакомой с того времени узкой тропке между тынами дворов, по которой можно было сократить дорогу, хотя и поймать на себя пару насекомых, помчалась вниз, параллельно улице, а потом чуть свернула – на ту самую секретную дорожку.
По этой самой дорожке и топал домой Павел.
– Привет, – бросил он, намереваясь идти дальше.
– Привет! – радостно отозвалась Танька и стала посреди тропинки, преграждая ему путь. – Уже искупался? Как вода?
– Теплая, – он вынужденно остановился и усмехнулся: – Опять стремянка сломалась?
– Почему сломалась? Я только вчера вечером приехала. Не успела еще. Слушай, ты что, забыл?
– Возможно. О чем?
– Аккерман! Берешь машину, я переодеваюсь – едем!
– Я не беру машину, мы никуда не едем. Ты можешь съездить в Аккерман на автобусе. Или позвони Ерошкину.
Таня удивленно посмотрела на него, поправила юбку и тихо спросила:
– Что-то случилось? Мы всего несколько дней не виделись, а ты такой стал…
– Чего ты хочешь? – спросил Павел.
– Честно?
– Честно.
– Чтобы ты любил меня, как раньше.
– Не унижайся. Все слишком давно кончено.
– Разве давно? – она сделала шаг к нему. – Мне кажется, будто вчера. Ты не ответил ни на одно мое письмо. Как я не отвечала на твои. Я не сорвалась за тобой в твое село. Как ты не бросился за мной в Киев. Я пожалела. Насчет тебя – не знаю. Я думала, к лучшему, ладно. Только ничего лучшего быть уже не могло. Унижаюсь? Что унизительного в том, что женщина объясняется в любви?
– Ты не объясняешься в любви, – проговорил Павел, глядя ей прямо в глаза. – Ты выпрашиваешь любовь. Это унизительно.
– Как скажешь. Но это не меняет главного. Я люблю тебя. Я раскаиваюсь в том, что натворила. Я хочу вернуть тебя, Паш.