– Да делай ты, что хочешь, – Вероника тяжело вздохнула. – Жить с тобой я не стану. Хватит.
– Просто ты еще не понимаешь, что ни с одним мужиком уже жить не сможешь, кроме меня. Как и я ни с кем больше не смогу. Мы с тобой, Вера, увязли в этом по самое… Зачем еще кого-то тащить в это болото? Мы с тобой одного дерьма наглотались. Так что думай, моя хорошая. Ты всегда была умной девочкой.
– Это не твоя забота, что я буду делать, – медленно проговорила Вероника. – Буду жить в твоей квартире и на твои деньги вызывать себе мальчиков. Меня устроит.
По его щекам заходили желваки. В кулаки сами собой сжались руки. Каргин дважды выдохнул и только потом ответил:
– Вера, это хреновая для тебя игра, правда. Я часто играю нечестно. Но тебе дам совет. Не суйся в это. Откажись от этого. Мы же оба знаем, почему ты всю эту бодягу затеяла – мне побольнее сделать. Так вот подумай. У меня козыри на руках, а у тебя только Мария Витальевна со своим блокнотом. Если ты завтра начнешь, то мы этого уже не закончим, понимаешь? Стоит только развязать. А еще подумай про Сашку. Ты можешь сколько угодно рожать от него белобрысых пацанов. Пока его жена не узнала. А срач будет такой, что она узнает. Решила еще и его семью разбить? Мне назло?
– Да пошел ты… – Вероника потянулась к дверце автомобиля, чтобы выйти.
Каргин схватил ее за локоть и дернул на себя, крепко сжимая пальцы и прекрасно понимая, что на ее белоснежной коже останутся темные пятна от его прикосновения.
– Вера, у тебя завтра до начала заседания срок. Потом я начну воевать. Ты сама знаешь, что это такое.
– Повторяю, делай что хочешь, – она дернула локоть, пытаясь вырваться из его рук.
– Ну раз ты мне разрешаешь…
Он, схватив ее свободной рукой за лицо, развернул к себе и впился в ее губы жадным влажным поцелуем. Вероника стала брыкаться и дергаться. Она мотала головой и била его по лицу. И мечтала об одном: вырваться! Из его пальцев и из его машины. Он не отпускал, он все глубже просовывал язык в ее рот, скользя им по нёбу, потом чуть отстранялся и начинал кусать ее губы. Сжимал ее крепко и жестко. Глухо стонал. Если бы мог, привязал бы к себе. Но все, что сейчас было возможно – это пытаться подчинить ее своей воле. Она кусалась в ответ. Царапала его ладони, которые делали ей больно. Кажется еще больнее, чем обычно. За несколько последних месяцев она привыкла, оказывается, к тому, что больше никто не украшает ее тело кровоподтеками.
Он разжал объятие резко – так же резко, как схватил до этого. Медленно отстранился и, тяжело дыша, проговорил: