А ей все размышлялось. И никак не складывалось помнимое с тем, что она теперь о нем позволила себе знать.
Уезжала на учебу Оля с отчетливым пониманием, что по возвращении попросится в другую смену. Соврет все что угодно, лишь бы полкан позволил, лишь бы не видеть Дениса каждый раз, как он будет влетать за путевым листом.
Но уже в поезде, в том проклятом вагоне, в котором отпустила на волю собственные мысли, знала, что ничего такого не сделает.
Ей еще столь много надо решить, но в самом главном она, кажется, перестала сомневаться еще когда сходила на платформу харьковского железнодорожного вокзала: им с Денисом и правда надо поговорить. Она все расскажет ему. Он все расскажет ей. И вместе они обязательно разберутся. Несмотря на ее подлость, несмотря на его обиду. У них попросту других вариантов нет, потому что быть счастливыми по одному, наверное, уже не получится.
И сейчас, в конечном счете, ей самой было удивительно — как она могла всерьез думать о нем то, что думала столько времени? Человек, который входит в дома, объятые пламенем, и выносит из них людей… он никогда не оставит в беде. Никогда. Не Денис. Он такого не совершил бы!
Человек, убравший по осени ее садик, таривший ее холодильник, готовый приехать за ней куда угодно после сложной смены, защищавший и оберегавший ее каждую минуту, тот, на чьем плече она уснула после пожара, и кто оставался с нею столько, сколько она позволяла — он бы никогда такого не совершил!
Кем надо быть, чтобы думать о нем иначе? Она же столько времени с ним рядом, пусть и незримо для него. Как она могла не замечать, не понимать, не чувствовать?
Ее взросление теперь имело привкус кофе на улицах чужого города, наполняющихся весной. Ее взросление отзеркаливалось в лужах после дождей. Ее взросление каталось на трамваях и слушало голоса птиц и людей. Но так и не решалось набрать его номер или попросту написать. Ей все казалось, что сказанные в глаза, ее слова перекроют то, что он помнит. Не до конца взросление — как и прежние попытки отрезать себя от него, но это уж как моглось.
В один из последних дней в Харькове Варфоломеев выдал ей, что упрямство едва ли доведет ее туда, куда она жаждет попасть. «Не всегда люди с первого раза угадывают, — сказал он, — и даже я могу ошибаться насчет вас. А работа блестящая. Сухих рукавов вам, Надёжкина!» «И вам… не гореть», — ответила тогда Оля, чуть растерявшись, но все же понимая, что молчать нельзя.
И эти слова умницы Варфоломеева как-то особенно запали ей в душу. Не всегда люди с первого раза угадывают. Вот и она не угадала. Но вышло так, что, уезжая домой, в Киев, спустя целых две недели собственной и Дэновой жизни, она все же разобралась — хотя бы внутри себя. И как грести последствия слабо себе представляла, но и разгребать их, кроме нее, некому.