Денис все-таки оторвался от нее. Легко подхватил на руки и в несколько шагов был в комнате, опускал ее на кровать, сдергивал футболки — с нее, с себя — и впервые, жадно, быстро касался ее кожи, обжигая щетиной грудь, ребра, живот и следом распаляя сильнее губами и языком.
Несколько мгновений она лежала, не шевелясь и глядя на него, на то, как он двигался, создавая поцелуями портрет ее тела. Ладони были закинуты над головой и зависли в воздухе, пока она дышала открытым ртом, как рыба на суше. Взгляд выхватывал рисунок на его груди и плече, частично уходивший на руку. Присмотреться. Разглядеть. Черные линии, грубые и тонкие, штриховкой и пятнами, вырисовывали под ключицей глаз, натуралистичный, с потеками краски под нижним веком, с ресницами, расползающимися вверх, венами, реками — в ветви дерева. На плече это дерево, облепленное вороньем. Алые пятна, имитирующие кровь — из него, из дерева. Циферблат часов, уходящий вниз по плечу — придающий единства всей этой сложной фигуре. Она никогда не видела раньше. Дэн то в форме, то рукава закрывали. Она никогда не видела. Его не видела. Видеть — не позволяла себе. А сейчас не могла насмотреться.
— У нас татуировки с одной стороны, — зачем-то сказала Оля непонятно кому — себе или Денису.
— Это хорошо или плохо? — спросил Дэн, нависнув над ней.
Она мотнула головой и не ответила. Приподнялась и потянулась губами к его шее. Ее язык, лаская его, чертил замысловатые линии, спускаясь по полукружию вниз, к ключицам и груди. Она никогда так не вела себя, но сейчас отпустила собственные желания, заперев на замок все мысли. Никакой неловкости, никакого стыда, ничего такого, что она испытывала бы с любым другим мужчиной. Да и не было никаких других. По-настоящему — никогда не было. А то, что было, лишь однажды, чтобы доказать самой себе, что не сошелся свет клином на Денисе Басаргине.
Но, выходит, сошелся. Она аксиому приняла за дурацкую теорему, топчась на месте и ища сложностей там, где их нет. А ее собственная ладонь, находя дорогу к ремню его джинсов, была единственным доказательством того, что только сейчас все правильно.
Время ускорилось от их нетерпения и жарких рук, не встречающих больше никаких препятствий, обострившихся чувств и неровных дыханий, с хрипом вырывающихся из грудин. Но неожиданно замирая, Денис разглядывал в неверном свете, падающем из коридора, блестящие Олины глаза и всю ее, здесь и сейчас — совершенно неземную. В душе нарастало новое желание, гораздо большее, чем обладание. Знать, чувствовать, что она вся — его. Засыпать и просыпаться вместе. Иметь право проводить рядом с ней ночи, выходные, жизнь. Любить… Любить так, чтобы она начинала дрожать в его руках, а он сходил с ума, ощущая ее всю, целиком, от макушки до самых кончиков пальцев на ногах.