Сам Николай Константинович естественно все отрицал. Но ведь все рты в империи не зашьешь. По салонам поползли злые сплетни. Дошло до того, что старшего сына Великого князя стали избегать. Назревал скандал, способный существенно подорвать и без того не блестящее положение Константина в политическом серпентарии Санкт-Петербурга. И тут в Мраморном дворце появился неприметный господин, говорящий с заметным иностранным акцентом.
Главе Государственного Совета Державы было сделано предложение: обменять честное имя сына на некоторые политические шаги, которые быть может и не особенно сильно могли повредить Империи, зато были бы очень выгодны некоторым заморским финансовым воротилам.
Константин сделал ход конем. Сын был публично объявлен умалишенным, а за неприметного господина принялась СИБ. И тут, как в той сказке, сразу наступила полночь. Американская "Принцесса" оказалась мало того вовсе не беременной, так еще и не американской. Адъютанта уличили в банальном крысятничестве – воровстве мелкой наличности у соседей по гвардейским казармам, угрозой разоблачения чего "друзья" и добились участия Варнаховского в операции. А человек с иностранным акцентом обернулся третьим секретарем посла Великобритании.
Правда восторжествовала, но отыгрывать обратно, то есть убедить общество в чудесном исцелении молодого человека, уже было поздно. Николая уже на полпути к Ташкенту догнал фельдъегерь с предписанием Государя поступить в распоряжение Туркестанского генерал-губернатора Кауфмана в качестве товарища. Так что, в какой-то мере, сфабрикованный компромат таки сделал свое черное дело. Лишил Государя молодого, талантливого и весьма энергичного придворного.
Вот так-то вот. Такие вот игры были в порядке вещей. А уж мне, что называется, в них играть сам Бог велел. Потому как со смертью высочайшего моего покровителя, положение графа Воробья, Сибирского выскочки и в каждой бочке затычки выглядело более чем печально.
Не было бы у меня на руках толстого пакета подписанных Николаем Вторым документов, и, соответственно, Долга эти реформы претворить в жизнь, я, пожалуй, и трепыхаться бы не стал. Вернулся бы в Томск. Вплотную занялся бы управлением своими многочисленными предприятиями. Вплотную, а не так как получалось сейчас - урывками, вникая в проблемы лишь поверхностно и судя только по присланным от управляющих сообщениям.
Грешно сказать, но Наденька находила куда больше времени на это, не оставляя при этом еще и домашние заботы. Было время, когда в наш дом потянулись мужеподобные, неприятного вида дамочки, непонятно с кем борющиеся за свои права. Мне это модное ныне течение было решительно непонятно и неприятно. А вот они восприняли назначение Надежды Ивановны председателем правления нашей семейной корпорации, как некий знак. Как символ грядущей победы эмансипации.