Церковь опасалась жонглеров, усматривая признаки вольнодумства в успехе, которым они пользовались у народа. Но ваятели ведь тоже были выходцами из народа, и они нередко вносили в свое творчество, предназначенное для церкви, и такие мотивы.
В той же Бургундии, в Отене, скульптурное убранство собора являет нам как бы два лика французской романской скульптуры: символический, условно фантастический, сугубо средневековый, и реалистический, земной, просветленно-человеческий.
Тимпан собора «Страшный суд» – работа мастера Жизлебера, подпись которого сохранилась на камне, что представляет особый интерес, так как имена почти всех, даже самых замечательных зодчих, ваятелей и живописцев того времени давно канули в Лету.
Рельеф этой композиции очень низкий. Выделена только огромная фигура Христа, непомерно вытянутая, угловатая, с симметрично расставленными руками в миндалевидном обрамлении – сиянии, исходящем от божества, которому должно поклоняться все сущее. И это сущее трепещет у ног Христа в ожидании кары или в надежде на милость. Как крохотны в сравнении с фигурой Судьи фигуры судимых, как жалок и ничтожен весь человеческий род в сравнении с Богом!
И, однако, как отличен всем своим строем от этой бесплотности и обреченности рельеф того же собора, изображающий «нашу прародительницу» и «первую грешницу» Еву! Нет, это, вероятно, работа не прожженного ужасом смерти мастера Жизлебера, коленопреклоненного как в молитве, так и в ваянии. Но эту Еву все же создал из камня его современник, его собрат из той же, быть может, монастырской, ремесленной артели. Вот какой многогранной была художественная культура, воспитавшая их обоих.
Тело Евы, показанное горизонтально, очень декоративно в своих волнистых изгибах (эту скульптуру иногда называют «Ползущей Евой»), но это тело живое, сильное и упругое в своей женственности.
Но главное – это лицо Евы. Ее огромные глаза, глядящие в сторону – в какие-то дали, куда не сразу проникает человеческий взор, – и тонкий разрез рта, и овал подбородка, и этот высокий лоб под ровно расчесанными волосами, и рука, о которую оперлась щека, и внутренняя устремленность, и душевная подвижность, и написанная на челе глубокая дума создают здесь один из самых богатых по своему содержанию, самых значительных женских образов во всем средневековом искусстве. Как много знает, как много пережила и как далеко заглянула в судьбу человеческого рода эта Ева, чье лицо со всевидящими очами кажется нам извечным: и древним, и настолько современным и близким, что представляется, будто оно встречалось нам в жизни…