Алые простыни шуршат под весом тела. Звякают трубочки ксилофона. Пау… Пау… Пау-пау-паучок, паучок-крестовичок, мою мамку под порог уволок, мого тятьку уволок… Паучок-крестовичок… восемь ног…
Зубы стукнулись о металлическое горлышко фляжки, я всхлипнула, пропуская в горло раскаленный шарик алкоголя. Коньяк? Первый раз его пью. Я сделала еще один глоток, отдышалась и подобрала с подола бублик (надеюсь, он перед этим на полу не побывал). Закуска так себе… Я сидела в кресле, распластавшись по его спинке и безвольно опустив руки на подлокотники. Это меня Мамаев сюда дотащил? Револьвер лежал на полу, под противоположным креслом.
– Ты как? В сознании? – Чардей все еще придерживал флягу перед моим лицом. – Ну-ну, держись. Я тоже, как первый раз трансформацию увидел, чуть в обморок не брякнулся.
– Да это-то тут при чем? – Я истово хрустела бубликом. – Подумаешь, неклюд перекинулся. Я только что человека покалечила! Коленные чашечки ему до смерти не залечить.
Мамаев улыбнулся.
– Бесник, поздоровайся с барышней да объясни ей, что она может себя не корить.
Неклюд сидел в кресле у двери, правая рука пристегнута наручником к поручню, левая – к подлокотнику кресла, ноги… Я опустила взгляд. Ноги ему тоже сковали друг с другом за щиколотки. Бесник был довольно молод и ладен: смуглая кожа, иссиня-черные кудри до плеч, яркие, слегка как будто вывернутые губы, длинный нос и блестящие карие, чуть навыкате глаза. Несмотря на всю избыточность черт, он был хорош яркою, какой-то гишпанскою красотой. Сердобольный Мамаев навалил на него сверху кучу вагонных пледов. Пленник был без одежды, уничтоженной во время трансформации.
Я резво подскочила, начала шебуршать тряпками, оголила неклюдовы колени, выпуклые, мужские, волосатые. И выдохнула – ссадины! Только и остается, что подорожник приложить!
– Если опустишься на карачки да поищешь, пули на полу найдешь. Отвергло их мое тело, – гортанно сказал Бесник и присовокупил фразу на своем наречии, которую я не уразумела.
– Ну вишь как, – ответил Мамаев, видимо, неклюдский язык понимающий, – и получается, что тебя, такого большого и грозного, барышня, букашечка рыжая, под орех разделала.
Неклюд зарычал. Я вернулась к окну, опустилась в кресло. В вагоне, кроме нас троих, никого не было, видно, остальные пассажиры решили переждать снаружи. Я поежилась, представив, как они бредут гуськом во тьме тоннеля. Потом отвлеклась на разбросанные на полу бублики. Они манили глаз.
– Ну, рассказывай, барышня Попович. – Чардей присел напротив. – Кто тебя так ловко с револьвером управляться научил? Папенька?