– Да что там сообщать. – Купец засунул себе в рот мизинец, повозился там, меня замутило. – Жили мы с Анькой, ну как – жили, на веру, так многие сейчас живут. У меня жена-то в поместье осталась, а я мужчина не старый еще, опять же при деньгах…
Купец хохотнул, глядя на Крестовского в ожидании мужского одобрения, но, не дождавшись оного, смолк.
– Полтора годика, почитай, душа в душу, – продолжил он. – Анька, конечно, выкобенивалась, особенно поначалу. Но у меня с бабами разговор короткий. Чуть что не по-моему, перестаю счета оплачивать. Она помается чуток, от кредиторов побегает – и опять ко мне под крыло.
Он отставил руку в сторону, демонстрируя мощь этого самого крыла. Я даже на клавиши самописца не смотрела, так мне хотелось взять этого Евграфия Дормидонтовича за сальные волосенки и возить мордой по столешнице…
– Вы успеваете записывать, Попович? – вернул меня к реальности шеф.
Я кивнула. «Ять» заедает, а так все перфектно! Вот только эта проклятая «ять»!
– А в тот последний раз, – продолжил допрос Крестовский. – Из-за чего вы поссорились?
– Да стала Анька на сторону погуливать, – сокрушался купец. – То есть оно и раньше было – время от времени. Она ж баба непростая, актриса, ей постоянно в страстях жить надобно. Но все в рамках приличия, сор из избы не выносила, офицерики всякие, художник заезжий, актеришка – герой-любовник. Я про то знал, но не кручинился особо. А тут я замечать стал – не спит, не ест, все на дорогу смотрит. Ну я подстерег как-то, а она, оказывается, почтаря ждала. Переписка у ней, стало быть, любовная. Стало быть – любовь!
– Письма у вас сохранились? – быстро спросил шеф.
– Все, что было, я приказным из разбойного отдал. Приезжал уже ко мне дознаватель.
– Понятно.
Крестовский попросил Жихарева сопроводить его в комнаты Анны. Меня с собой не позвал, и я еще с четверть часа провела наедине с самописцем, от скуки набив небольшое эссе, в котором со всем сладострастием описала, чем и по каким местам я бы била Евграфия Дормидонтовича до безвременной кончины оного включительно.
Шеф вернулся уже без хозяина, бросил на стол зеркальце в паучьей оправе:
– Зачем ей два понадобилось?
Я пожала плечами:
– Она развлекалась. Скучала здесь, в четырех стенах, вот и придумывала себе всякое.
– И комнату в столице сняла под именем вдовы Жихаревой, чтоб со случайными знакомыми, которых ей зеркальце напророчило, время проводить.
– Марк там еще афоризмы всякие туманные иногда дописывал, для загадочности. На натуру нервическую они действовать должны были.
– Понятно… Что ж, Попович. Поездка наша с вами оказалась делом пустым, к сожалению.