В часть можно было не завертывать: скорей всего Мирошина в эту пору можно застать у себя в номере. Он то и нужен был сейчас Михаилу Павловичу. Однако из гостиного двора тот съехал — подыскал себе частную квартиру.
— Не боле часу назад изволили съехать. Адреса не оставили, — с хорошо наигранной почтительностью объяснил половой. — Пожитки у них в одном сундучке уместились — на извозчике укатили.
Прислуга в номерах вышколенная, лишнего слова про постояльца не сболтнет, но при случае и уязвить не преминет. То, что у полицейского все вещички уместились в сундуке, для переезда хватило извозчика, факт, по мнению полового, достойный осмеяния. Перед Михаилом Павловичем выструнился с показным усердием, на роже изобразил нарочито глупую улыбку. Малый рослый, сложением не обижен, этакого нарядить бы в полицейскую форму, так образцовый городовой. Небось знает, мерзавец, куда съехал Мирошин, слышал, когда тот приказывал извозчику, а вот ведь не скажет, если не поднажать на него, и поступает так безо всякого расчета, в силу привычки. Другой на месте Михаила Павловича сунул бы ему под нос кулак, и половой мигом вспомнил, что требуется. Похоже, он даже подосадовал на помощника пристава, что тот отступился: на лице промелькнула неудовлетворенность, когда Михаил Павлович повернул от него прочь. Половой поспешил следом, предупредительно отворил дверь, изогнувшись в поклоне. Чаевых от полицейского он, разумеется, не ждал, исполнил свою обязанность вполне бескорыстно.
Михаил Павлович не стал затевать волокиту: ему все равно необходимо было наведаться в часть, там он и узнает адрес Мирошина. Но вот ведь какая штука: то, что он, полицейский чин, не выказал твердости, то бишь обошелся без рукоприкладства, он в глазах гостиничного слуги потерял долю уважения, а вовсе не приобрел. Будь на его месте младший помощник пристава Калюжный, так половой схлопотал бы зуботычину. И ведь совсем не был бы в обиде. Гнусная публика! Так ведь не сегодня воспитанная, и не вчера — столетия рабства ушли на то, чтобы лакейство впиталось в плоть и кровь. Теперь он свободу получил, а она ему вовсе и не нужна. Любого, кто с ним цацкается, обращается как с человеком, он же и презирает. Но уж если самому доведется возвыситься над кем-либо хоть на вершок — этаким держимордой себя покажет, пострашнее Мамая.