– Без комментариев.
– Вы ехали за ней на машине, так ведь?
– Без комментариев.
– Где вы были тринадцатого июля?
– Без… Июля? Июль-то при чем?
– Эта дата вам ни о чем не говорит?
– Не знаю. Это было сто лет назад.
– Если верить переписке в вашем мобильном, в тот вечер Патрик вас бросил. Ровно в этот же день родились близнецы.
– Значит, сами знаете, где я была. На самом дне. Меня бросили, и, если я правильно помню, занималась я тем, что обильно заливала свое горе.
– В вашей переписке есть сообщение, где вы грозитесь прийти к нему домой. Он пишет, что находится в больнице, вы отвечаете, цитирую: «Ну что ж, раз так, может, загляну туда».
– Ну разумеется, я туда не пошла. На это вы намекаете?
– Жена Патрика уверена, что той ночью кто-то приходил в родильное отделение и угрожал ей. Есть запись, которая подтверждает этот факт, и очень скоро я получу ее полный анализ. Как вы думаете, Наташа, чей голос я услышу?
– Мне-то откуда знать? Судя по тому, что Патрик рассказывал про свою психанутую жену и ее воспаленное воображение, она все это сама и придумала.
За секунду до того, как открылась дверь, Лорен думала, что готова, но стоило ей увидеть коляску, как у нее перехватило дыхание. Ярко-зеленый цвет, который она сама же и выбрала, внезапно показался ей цветом речных водорослей. Патрик, всегда такой уверенный, выглядел растерянным и нерешительным – хватило одного его испуганного взгляда, чтобы маска спокойствия слетела с ее лица. Она почти физически ощущала присутствие этих существ в коляске, чувствовала, что они хотят к ней, ждут от нее чего-то, и невольно отпрянула, не смогла усидеть на месте, слишком силен был порыв. Но едва дверь закрылась за ними, едва она разжала пальцы и отпустила оконную решетку, чувствуя ошметки белой краски под ногтями, она поняла, что совершила громадную ошибку.
Из коридора доносился детский плач – чужой, не Моргана и Райли. Сознание Лорен было настроено улавливать крики ее малышей: их плач моментально выдергивал ее из любых размышлений, из груди тут же начинало сочиться молоко. Морган и Райли плакали каждый по-своему, а эти крики за дверью, высокие и пронзительные, казалось, сливались в один. Ее мысли, вместо того чтобы смешаться, зазвучали в голове лишь отчетливее. Грудь никак не отреагировала. Что и требовалось доказать: это подменыши. Ее ум и тело понимают это. Поэтому и ум, и тело подвели ее – она запаниковала, закричала, вцепилась в решетку, пытаясь сбежать, вместо того чтобы притвориться, будто все порядке, вести себя спокойно, продемонстрировать всем, что ее нужно отпустить.