И Домна, проводив ее сердитым взглядом, безошибочно решила:
— Она. Дудочка ваша.
— Она, — подтвердил и Калина. — Да только погреться пора. Что там у тебя в котомке брякало?
— Углядел! — чему-то даже обрадовалась Домна. — Сладок такой-то брякоток?
Она достала гостинец Алексеихи, про который в суматохе и позабыла. Калина, повертев довоенную, каким-то чудом сохранившуюся бутылку, только и сказал:
— Да-а…
Не христосиком был Кузьма, а тут и бутылке не обрадовался, и вот это-то его равнодушие особенно больно кольнуло Домну.
— До чего мужика довели, ироды, — за неимением никого другого на лысую голову Калины обрушила она свой гнев. — Уж и выпить не в честь! Уж и домашний гостинец не в радость!
Калина был, видно, тертый человек, глупой бабе отвечать не стал, а просто вышиб пробку из бутылки и скуповато, но ловко налил в стаканы. И опять же ничего не сказал, лишь выразительно поглядел на Кузьму, от чего тот послушно взял в руку стакан, словно это была микстура какая. Жалость обливала душу Домны, когда она видела такую покорность своего непокорливого муженька. Заглядывая тревожно в глаза, она подержала за локоть его неуверенную руку, но и выпил Кузьма без всякого понятия. Она ему баранины на закуску, она ему пирога — он ест, все жубряет, а сам хоть бы слово ласковое, хоть бы спросил: откуда, какой ценой досталось такое добро? Видела, что и Калина наблюдает за Кузьмой, так, между куском баранины и груздем. Пройдоха, а не мужик! Она уже мысленно не называла его мясником, но и доктором назвать не решалась. Доктор лечит, а этот, видно, калечит Ей захотелось вытурить его за дверь, чтоб не путался промеж нею и Кузьмой, и она выполнила бы свое намерение, да тут невдалеке забухало, загрохало — даже посуда на столе зазвякала. Калина, с сожалением отставив стакан, поднялся, позевывая:
— Опять станцию молотят. Сейчас понавезут работы.
Домна хотела было оттянуть черное одеяло с окна, посмотреть, что там за молотьба такая, но Калина строго прикрикнул:
— Не смей, дурья башка. Ложись лучше спать. Всенощная у меня.
Домна не стала допытываться, что он за поп такой, чтобы справлять всенощную, а быстро разобрала постель и уложила Кузьму, вздрагивая спиной при каждом тяжком и страшном ударе. Кузьма, к ее удивлению, дал себя спокойно раздеть, дал уложить, и только когда она сама, с ревом и зубовным скрипом стянув с опухших ног валенки, легла рядом, запротестовал:
— Э, тетка, не положено спать вдвоем. Калина говорит…
— Какое мне дело, что говорит твой Калина… ох!.. — при очередном тяжком ударе Домна от страха и жалости прижалась к Кузьме. — Ты-то! Ты-то чего-нибудь скажи!