— Едрит ее, кавалерия-шрапнелия! — засучил руками Коля, норовя открыть ворота, но руки у него дрожали, запор не поддавался.
Домна еще позыркала в оконце, сколько могла, и голову высунула: никого и ничего, одна распластанная туша на снегу.
— Может, Балабоша? Может, жив защитник наш?
Всей гурьбой, включая и ползущего позади, всхлипывающего Саньку, вынеслись они в сени, кто с вилами, кто с топором, и осторожно приоткрыли дверь. Что-то вдали металось чернью на снегу, но близко не подходило. И Домна осмелела, наказала Айно держать ружье наготове, забыв, что там и патрона нет, и пошла с топором к чернеющей на снегу туше. Нет, не Балабон лежал тут… Она отпрянула, увидев косматого волчищу, но смелость уже брала свое, — замахала Коле топором, позвала и его. Коля приволокся, подергал сползавшие штаны и сказал:
— Да-а, матерый.
Вдвоем они ухватили волка за лапы и затащили в сени. И только когда дверь опять заперли на крючок, Домна взъярилась, принялась пинать еще не остывшую тушу:
— За Балабошу тебе! За обжорство твое ненасытное! За погибель твою!
Но волк не отвечал на эти запоздалые пинки. Он лежал в сенях, перегораживая дорогу, горбился завойчатой седой холкой и как бы насмехался, смертно ехидничал: берите меня взамен вашей собачонки, теперь я ваш! И Домна не могла ничего противопоставить его последнему издевательству — Коля уже явил мужскую находчивость:
— Я его, едрит его, ошмонаю, я его на шубу выворочу.
Он прибежал с ножом, побегал вокруг распростертого волка и велел всем уходить в избу. И то было пора: ребятишки позамерзали, женщины заполошились. Они убрались в тепло и сгрудились у стола. Коля возился в сенях один, но тут и у Домны не хватило решимости ему помочь. Она сбила свою семью на лавке в одну большую кучу, обняла всех и, как на человеческих поминках, пожалела:
— Вот и меньше нас стало. Да не верится. Может, прибежит еще Балабоша?
Коля будто слушал Домну, заявился из холодных сеней с теми же холодными словами:
— Нет, не прибежит Балабон. Вместо него вон шкура, едрит ее…
Все выглянули в сени, выставились на пороге, пораженные. Половину сеней занимала растянутая, прибитая гвоздями шкура, которая дымилась седоватой, казалось, еще живой и страшной шерстью. А Коля, показывая свое геройство, поднял на вилы что-то оголенно красное, что-то кроваво-вонючее и поволок к двери, а когда дверь перед ним распахнули, выкинул за порог, поддав совсем храбрым матюгом, от которого женщины прянули обратно в избу, а ребятишки зашлись в счастливом смехе: так его, дедко-Кавалерия, на дохлом мерине за ворота!..