Барбушиха к его приходу уже истопила печь, испекла хороших мазаных пирогов, прикрыла их на кухонном столе полотенцами и шубой — чтобы не остыли. Знала, что Аверкий любит теплое.
— Хватит вам кобениться, — входя, прикрикнул он на дочек. — Хоть умойтесь.
— Да кому смотреть-то на нас? — так и вызверилась на него Ия.
— Кому? Тому!
— Да где тот-то? — теперь и старшая к отцу подступила.
— А вот как поедете на окопы, полковников себе обратайте. Ну, хоть и капитанов каких, — не снисходя до шутки, посоветовал Аверкий. — У, нетелки толстомясые!
Дочки залились веселым смехом, а Барбушиха плюнула себе под ноги и убралась на кухню — готовить еду на всю свою ораву.
— Ну, а ты как, беглая? — немного разомкнул он волосистый рот в разговоре с Тоней. — Даже Спиридошу Спирина не могла обратать?
— Его обратаешь! Оставил бабу ни с чем.
— Ну, это дело поправимое…
Аверкий хоть и не подавал виду, а был сегодня в настроении. От лесных дел выходной, жакан истрачен не напрасно, и на кухонном столе пироги. И склок в доме вроде бы поменьше. Эта беглая, Тонька-Лутонька, и сама жила весело, и другим скучать не давала. Сразу-то он побаивался: передерется все его домашнее бабье, перессорится. Не перессорились, даже ожили немного, мухи сонные. Причина ясная: соскучилась его Барбушиха по ласковому слову. А Тонька так и стелется, так и выстилается мягким половиком. У Барбушихи добрая слушательница появилась — кто слушал ее раньше?.. Она хоть и считала свою жизнь счастливой, но домашней лаской не была избалована. И в молодые годы Аверкий знай переворачивал ее молчком, чтоб не подгорела сухими костями, а сейчас и вовсе разговоры только о хлебе да о сене. Все это его Барбушиха больше самой себя любила, но все же, видно, хотелось и ей иного слова. Хоть бы от дочек, что ли! Но эти совсем выбесились: только дай да подай, только вынь да положь. Радовалась его Барбушиха, что может и дать, и положить, а по теплому слову тосковала. Тоня же как прибежала, сразу к ней на шею: «Ой, тетка Настя, соскучилась-то я как!» Она уже и не помнила, когда ее Настей называли, когда целовали, она так сразу и растаяла. Да и сам Аверкий в присутствии этой беглой словно бы молодел. В каком-то счастливом сне прошли эти дни. Большая темная изба даже посветлела, принарядилась: Тонька от усердия перестирала, перемыла, перескоблила все от пола до потолка. И к каждому слову: Настя да Настя, по имени. Вот и сейчас со двора прибежала:
— Ой, тетка Настя! Корову напоила, поросят-оглоедов накормила, курицам посыпала, овцам задала, надо бы еще только хлевы почистить. Право, тетка Настя.