Судя по всему, доктора Купера озадачивает смех, сопровождающий эту реплику, поэтому я обращаюсь к нему:
– Я считаю, что как можно чаще появляться в ней – важная составляющая еврейской самобытности. Хотел бы я иметь смелость носить ее в школе. Как по-вашему, доктор Купер?
– Ну, Марк, я носил ее в детстве, но перестал, как только родители разрешили. Я понял, что это неудобно. Люди шушукаются, все на тебя смотрят, – в общем, перестал. Предпочитаю, чтобы моя голова была такой, какой ее создала природа.
Его прерывает взрыв хохота, который он решает проигнорировать.
– Молодец, Марк Отличное собрание, – говорит доктор Купер. И уходит.
Когда мы перешли в шестой класс, нам разрешили выступать на еврейских собраниях, и на третьем, задолго до того как я отточил свои методы управления толпой, я повел себя как-то странно. В начале шестого класса мне приходилось очень трудно, и крайне важно было утвердить свою репутацию крутого. Первые пять лет я барахтался в болоте неспортивных зубрил, и в начале шестого класса – впервые с тех пор, как мы все собрались после каникул, – мне представился шанс вновь отвоевать себе социальный статус. Все потому, что нам разрешили носить свою одежду (пиджак и галстук, но, во всяком случае, не школьную форму), и новый водораздел между модными и немодными создавал возможности для перехода через непреодолимую ранее пропасть между избранными (“парнями”) и отверженными (“ботаниками”). И потом, тогда становилось – только становилось– круто быть умным. Тут у меня были все шансы. Если я хотел закончить школу, хоть как-то себя уважая, мне следовало немедленно всем показать, какой я чертовски умный.
Это переизобретение себя плюс то, как перевернулась моя жизнь с появлением Барри – новенького на нашем потоке, – держало меня в состоянии нескончаемого нервного напряжения. Мозг перегревался. Наверное, поэтому на одном еврейском собрании я несколько переборщил. Мне приходилосьвыкручиваться. Приходилосьбыть умным.
У меня был пятый класс – группа, знаменитая своей полной неуправляемостью, – и я пытался подольше растянуть какую-то мутотень, позаимствованную с пятнадцатилетия Берта Рейнольдса. Это не помогало: я уже видел, что группа начинает скучать и вот-вот примется надо мной изгаляться. Так что я переключился на парня по имени Роберт Левин – просто чтобы избежать неприятностей, честное слово.
Левин не был типичной жертвой – не мелюзга, не урод, не христианин. По сути, приятный, дружелюбный парнишка. Просто случилось так, что пять лет назад он дрочил Джереми Джейкобса в джакузи. Никто не знал наверняка, правда ли это, но слыхали об этом все – в школе эту историю рассказывали и пересказывали постоянно. Даже не зная никого из пятого класса, ты все равно слыхал про Роберта Левина и знал, что он дрочил Джереми Джейкобса в джакузи.