Но почему фигурки расплываются перед глазами, и почему так навязчиво звучит музыка? Как же пылает лицо. Остудить бы его в бассейне, да нельзя. В теле какая-то вялость и разбитость, а по спине бегут противные, холодные мурашки. Уютный халат не греет, трясет так, что зуб на зуб не попадает.
Галка приносит фруктовый салат и мороженое со взбитыми сливками — любимые лакомства. Но почему-то есть совсем не хочется. От мороженого делается еще холоднее, а фруктовый салат тут же начинает проситься наружу. Как жутко болит голова.
— Туся, что с тобой? На солнышке перегрелась? Боже мой! Да тебя же знобит! Где термометр? Надо срочно звонить папе!
В спальне работает климат-контроль, там всегда легко дышится, но тепло. Почему же два пуховых одеяла никак не могут согреть? Ужасно болит голова, ломит все тело и не хватает воздуха. Градусник зашкаливает за 40, и это, похоже, не предел. Галка хлопочет рядом, скрыв пол-лица за повязкой-респиратором. Так велел папа. Папа, папа, скорее приезжай! Но вот гудят двигатели флаера, с разгона заходящего на посадку. Галка бросается к двери. Но отец уже входит в комнату:
— Все будет хорошо, малыш!
Большая прохладная рука ложится на пылающий лоб, голос звучит спокойно и уверенно, но в глазах застыл страх, запрятанный очень глубоко, но все же…
— Папа! Это то, что я думаю? — Галка притворяться больше не может. Она, конечно, уже учится в меде и даже принимала участие в исследованиях по разработке вакцины, но поставить диагноз самостоятельно пока не решается, да и нервы не выдерживают.
Отец отвечает не сразу. Он достает фонендоскоп и набор каких-то пробирок.
— Подожди, солнышко, сейчас мы тебя послушаем.
— Папа! — Галка не может успокоиться. — Вы уже закончили работу над вакциной?!
Отец хмурит брови:
— Галина Алексеевна! Иди-ка ты лучше к себе. Потом поговорим.
Руки у отца мягкие, спокойные, движения лаконичны и точны. Голос вселяет уверенность в то, что все будет хорошо. Обычно после одного его осмотра становится легче. Но сегодня, похоже, не тот случай. Он берет анализ крови и уходит в домашнюю лабораторию. Когда возвращается, на нем лица нет. Испуганные, виноватые глаза отца и ходящие ходуном желваки — последнее, что сознание позволяет отчетливо запечатлеть.
Дальше все плывет в красном душном тумане. Старая липа шумит и протягивает в комнату свои ветви, наполненный жаропонижающим шприц впивается в кожу. Солнечные зайчики прыгают по комнате и превращаются в странные, нестерпимо пестрые, отвратительно жесткие проволочные конструкции, впивающиеся в пальцы и сжигающие весь воздух вокруг. Люди в белом заполняют дом. В небо взмывает вертолет «службы санитарной защиты», далеко внизу остается ставший совсем игрушечным дом, бассейн и старая липа. И вот уже нет ничего, есть только стерильный нестерпимо белый закрытый больничный бокс, кислородная подушка и капельница, прикрепленная к руке.