Я плохо тебя знаю и не очень хочу вкладываться в наши отношения, но мне импонирует тот факт, что нас бесят одни и те же люди.
Дружба против общего врага – это фальшивая объединяющая сила, совершенно противоположная настоящей причастности. Если все, что нас объединяет, – это раздражение, наше чувство взаимопонимания может быть чрезвычайно сладким, быстро приходящим и поддерживающим в моменты боли и гнева. Но оно так же быстро проходит. Выгорает, оставляя на донышке ядовитые эмоции. И если мы внимательно прислушаемся к своему состоянию, то ощутим что-то вроде эмоционального похмелья.
Я действительно в это влезла? Куда это меня продвинуло, что дало? Не занимаюсь ли я тем же, что так осуждаю в других?
Я знаю, что времена сейчас трудные. Мне тоже частенько хочется приблизиться к кому-нибудь идеологически подходящему и выстроить карточный домик иллюзорной причастности. Но она ненастоящая. Даже если в моем бункере политической или общественной праведности куча народу – в нем все равно будет чертовски одиноко. Те, кто сплетничает о других, постоянно держит ухо востро: а не сплетничают ли о них самих? Мы теряем силы, беспокоясь о том, что о нас подумают или скажут. И больше не можем высказать свежие мысли и рождать ценные идеи. Для того, кто сконцентрирован на том, во что он верит (а не на том, кем он является), смена мнения или идеологии – большой риск. И мы перестаем прислушиваться к себе.
Группа или сообщество, не допускающие разности мнений, блокируют неразрывную, объединяющую нас мощную силу. Вместо настоящей причастности – молчаливое согласие ненавидеть одних и тех же людей. Истинная разобщенность.
Некоторые общие переживания сильно влияют на нас, но не приводят к ощущению единства. Если объединение достигается ценой осуждения других, оно не способно исцелять духовный кризис и бороться с чувством одиночества. Наоборот, оно их подкармливает. Не бывает искренней радости ценой насмешки над другими – она никогда не будет ощущаться настоящей. Когда футбольные фанаты скандируют расистские шутки, ни настоящей причастности, ни объединяющей силы между ними нет. Собирая мнения участников моего исследования, я задала вопрос о митингах. Становятся ли марши протеста источником вдохновляющей радости или боли? Они отвечали так же, как и на вопрос о посещении церкви: «Когда как». Я задала уточняющие вопросы, и проявились знакомые границы. Дегуманизация и объективизация высушивают радость и затыкают боль.
Сорокапятилетняя женщина рассказала: «Бывает, что я приду в церковь, а там настоящая благодать. Я чувствую духовную связь со всеми прихожанами, а себя – частью чего-то большего. А в другой раз прихожу и обнаруживаю, что священник продает пастве политического кандидата. Причем второе случается чаще и чаще. Когда-нибудь я просто перестану туда ходить». В 2017 году мы с дочерью решили принять участие в вашингтонском марше женщин. В какие-то моменты я ощущала глубокое единение, в какие-то его совсем не было. День начался с того, что водитель такси по ошибке высадил нас в сомнительном, опасном районе. Мы увидели конец демонстрации. Полиция нервничала, прохожие в трамповских бейсболках вопили непристойности участницам марша в футболках с надписью «феминистка».