Я покачала головой.
– Несколько лет… Я не знаю, чем закончится завтрашний день, а ты говоришь про какие-то несколько лет.
Йонас издевательски наклонился и чмокнул меня в разодранную от ремня щеку.
– Ты моя сладкая, – еще большей язвы, чем Йонас, я не встречала. Никогда! Каждое его слово было пропитано агрессивной иронией. – Ждешь моего сострадания и утешения? Не выйдет. Я старше тебя на триста лет, а женские слезы, вроде твоих, вызывают у меня неконтролируемое желание выдавить глаза, из которых они текут. Поэтому либо ты, Рейтли, играешь по моим правилам, пока у меня не иссякло желание помогать ошибкам системы, либо проваливай отсюда и подыхай под каким-нибудь стражем без криков о помощи.
Я отшатнулась и, помедлив, опустила глаза.
Основатель хмыкнул.
– Вот так-то лучше, – похвалил он и, приобняв меня за талию, повел по коридору вперед через потайные ходы к моей пожизненно-тюремной камере.
Первая ночь в изоляторе прошла в кошмарах. Ничего другого я и не ожидала – мрачная камера не то место, где должна сниться цветная радуга или белые единороги с крыльями. Проснувшись утром, обнаружила, что до сих пор лежу на полу со смятой бутылкой в руке. Они издеваются?! Здесь каждый день дают снотворное? Если да, то это совсем не радует. Даже в Обители я отказалась от седативных препаратов. Лучше быть в трезвом уме, так больше шансов выжить и справиться с ситуацией.
– Ты что-то совсем приуныла, рыжая, – чернокожая южанка уселась рядом и, толкнув меня локтем в бок, протянула не распакованный ланч-бокс с едой. – Чего не ешь? Завтрак еще час назад принесли. Понюхай… м-м-м… вкусно ведь пахнет. На держи.
– Спасибо, – я с благодарностью посмотрела на магичку, которая, как и Ксения, не производила впечатления заядлой уголовницы. В чем, интересно, ее обвиняют? – Просто… – я со вздохом отложила ланч-бокс, – ничего не хочется, понимаешь? Наверное, голод накатит позже, – как это обычно и бывает, когда сходит апатия, – а сейчас от любых запахов тошнит.
Из дальнего конца камеры хмыкнул Зак.
– Вот везет же тебе, блин! – с набитым ртом проговорил он. – Я каждый день просыпаюсь и жрать хочу, как медведь, а нам эти паршивые сосиски подсовывают и горох недоконсервированный. – Парень брезгливо поковырялся пластиковой вилкой у себя в контейнере. – Кажется, у него срок годности вышел сотню лет назад. Что это за пупырки на горошинах?
Я приоткрыла ланч-бокс. Действительно – две переваренные сосиски и сомнительный консервированный горошек. М-да… я лучше поголодаю денек-другой.
– Хочешь? – я показала Заку на свой контейнер. – Я просто не люблю… горох.