Но мы с Лекси питали к бабушкиному дому совсем другие чувства. По дороге туда мы обычно играли на заднем сиденье в «Двадцать вопросов» или пытались угадать по номерным знакам, из какого штата приехала та или иная машина, но чем ближе мы подъезжали к Ласточкиному Гнезду, тем зеленее и холмистее становился пейзаж за окном, и мы начинали мечтать о том, как будем ходить в универмаг за леденцами, мороженым и рутбиром, спорили, кто первый искупается в бассейне, встретит ли нас Райан в Гнезде или нам придется садиться на велосипеды и ехать к нему в пекарню.
Когда Диана съехала с шоссе на проселок, я почувствовала мягкий толчок в сердце. То же самое я испытывала и тогда, когда на этом самом месте сворачивала с шоссе папина машина. Этот поворот был как обещание грядущих приключений, звонкого беззаботного лета. Но на этот раз вместо прилива беспричинного счастья я ощутила растущую тяжесть, которая очень скоро провалилась куда-то в желудок и там затаилась.
Из решеток кондиционера дул ледяной арктический ветер, отчего салон «Линкольна» Дианы напоминал холодильник. На приборной панели подрагивала пачка визитных карточек с надписью «Диана Харкнесс. Риелтор».
– Я разговаривала с твоим отцом, – проговорила тетка, включая левый поворотник и притормаживая, чтобы пропустить встречный грузовик. Большие темные очки и несколько мазков тонального крема на скулах не могли скрыть того факта, что она устала и изнервничалась.
После этой реплики мы несколько минут молча ехали по узкой двухполосной дороге, которая вела мимо ферм, пастбищ, лесов и заправочных станций. Наконец Диана продолжила:
– Он обещал прилететь во вторник утром. Я отправлю за ним машину.
Я кивнула. Диану и нашего отца связывали довольно своеобразные отношения. Насколько я знала, они всегда были дружны и до сих пор поддерживали довольно тесный контакт, что, впрочем, не мешало Диане во всеуслышание заявлять – она считает, что Тед не оправдал надежд нашей матери, был скверным мужем и отцом и в конце концов подвел и маму, и Лекси, и меня.
– Спасибо, что ты так быстро решила этот вопрос, – сказала я. «А главное – без моего участия», – добавила я мысленно. – Как там Тед?
Мы почти никогда не называли его папой. Подражая маме, Лекси начала называть его Тедом, как только научилась говорить, а за ней и я тоже стала называть родителей «мама» и «Тед». Возможно, в этом проявилось наше подсознательное стремление дистанцироваться от отца, исключить его из членов семьи, так как на каком-то глубинном уровне мы чувствовали: вряд ли он останется с нами надолго.