– Она по-прежнему там, в воде, – говорила Лекси глухим, замогильным голосом. – Рита теперь живет в бассейне. Разве ты не видела ее там, в глубине? Стоит только открыть под водой глаза, и ты сразу заметишь ее белую рубашку. Да, Рита живет в бассейне, но иногда она выходит оттуда и…
В этом месте мне отчетливо представлялось, как бледная, худая девочка с мокрыми темными волосами, подтягиваясь на руках, выбирается из бассейна и глядит, глядит без конца на большой дом, где за ярко освещенными окнами другие дети играют с ее игрушками и читают ее книги.
– Слышишь?.. – шептала Лекси, пробравшись поздно ночью ко мне в комнату и укладываясь на кровать рядом со мной. – Ты слышишь? Вот оно: плюх-плюх, шлеп-шлеп… Это шаги! Она пришла за тобой, Джекс. За нами обеими!
* * *
Пальцы у меня на руках и ногах занемели от холода, легкие пылали и просили воздуха, сердце стучало из последних сил, но я продолжала неподвижно лежать в воде и, тараща глаза, вглядывалась в темноту под собой.
Рядом со мной неподвижно зависла в воде моя сестра.
Две мертвые девочки, две юные утопленницы.
Мы были одни, и мы были вместе.
14 июня 2019 г.
– Как дела в школе, Деклан?
Деклан склонился над рисунком, над которым он трудился уже минут двадцать. Меня он словно не слышал.
На сегодня он был моим последним пациентом. До него я встречалась с четырнадцатилетней девочкой с посттравматическим стрессовым расстройством и почти час слушала ее рассказ (со всеми отвратительными подробностями) о пережитом ею насилии. Обычно я старалась оставить ее напоследок, так как после сеанса, в течение которого я в меру сил пыталась помочь ей проанализировать полученную травму («Назвать – значит укротить!»), я уже ни на что не годилась: меня буквально выворачивало наизнанку, голова раскалывалась, а перед глазами плавал какой-то туман. Эта неделя, однако, вышла на редкость насыщенной – слишком много детей, слишком мало времени, – поэтому сегодня Деклан оказался у меня последним. К счастью, в последнее время дела у него шли настолько хорошо, что я ждала нашего сеанса чуть не с нетерпением.
С Декланом я работала уже восемь месяцев. В первые три месяца он просто сидел и рисовал что-то на бумаге, а на мои вопросы отвечал невнятными, односложными восклицаниями. Только в середине четвертого месяца произошел долгожданный прорыв – Деклан начал говорить. В тот день он нарисовал птичье гнездо, в котором лежало три голубых яйца и одно коричневое в крапинку несколько большего размера.
– Это яйца дрозда? – спросила я, и он кивнул.
– А коричневое чье?