– Ты хороший человек, Глеб. – Мария накрыла его руку ладонью. – Мне очень жаль. Поль была очень красивая. Тебе будет легче, когда его найдут. Если это тот же, что и семь лет назад, они найдут. – Она помолчала, Глеб тоже. – А что ты будешь делать? – спросила она после паузы. – Надо работать, станет легче. Нельзя сидеть и ничего не делать.
– Вернусь на завод. Закрою агентство и вернусь. Или уеду. Здесь все напоминает о ней. А ты?
– Я? Я вернусь в Лондон. Наверное, уйду из театра. Хочу семью и детей.
– И пиццу с мороженым?
– Да. Много пиццы и много мороженого.
– Вы с Денисом поженитесь?
Мария молчала, смотрела в стол. Потом подняла глаза на Глеба, пожала плечами:
– Не знаю. Наверное, нет. Он поступил нечестно. С тобой, со мной. Нет. Я не умею прощать. Я не-про-щаю-щее… ох! животное. Не по-христиански, да?
Глеб улыбнулся:
– Не знаю. Я тоже не умею прощать… наверное. Ты сказала ему?
И снова Мария надолго замолчала.
– Он думает, я ничего не знаю, – сказала она наконец. – Ты сказал, он сделал ей предложение? Это правда?
– Так сказала ее подруга.
– Он бы не женился на Поль. Он продал бы бизнес и уехал. Мы бы уехали.
– Почему? Откуда ты знаешь?
– Знаю. Интуиция. Она осталась бы с тобой, все забылось бы… За Поль! – Мария подняла стакан. – И за тебя! Обдумай все, ты работаешь с цифрами, у тебя развита логика… Как говорится, расставь на полочки. Возможно, станет легче. А когда его найдут, ты сможешь успокоиться. А горе со временем… как это сказать? Померкнет, да?
Глеб кивнул и взял бокал. Он не совсем понял, что она имела в виду, но отнес это на счет ее своеобразного языка, она словно переводила с иностранного…
Он проводил ее до гостиницы. Они постояли немного у входа, прощаясь. Глеб обнял Марию; она тихонько рассмеялась – он уколол ее небритой щетиной.
– Не забудь сказать, когда похороны, – шепнула Мария…
…Вечерело. Он шел сквозь толпу, не замечая ничего вокруг. Его толкали, он натыкался на безликие человеческие фигуры… Вдруг, словно проснувшись, он увидел деревья, покрытые снегом, сияющие разноцветными огнями витрины и гомонящих прохожих, поток автомобилей; все сверкало, переливалось, двигалось, и он остро и бесповоротно осознал, что Поль больше нет и никогда уже не будет. Он даже остановился и резко вдохнул холодный воздух, почувствовав, как на миг остановилось, а потом пустилось вскачь сердце. Не будет океана, горячего песка и дельфинов, не будет их споров и обсуждений…
Он улыбнулся, вспомнив, как она сердилась и кричала, что он тюфяк! Она была вся… накал, страсть, движение. Он не сердился, а любовался ее разгоряченным лицом, размашистыми жестами, он чувствовал себя как герой одной старой бардовской песни… «Я смотрю на тебя, даже больно глазам…» Ему пришло в голову, что они уравновешивали друг дружку… При мысли, что Поль больше нет, ему захотелось кричать. Это было отчаяние.