Покорно иду, мысленно вычитая из ста ещё одно слово.
Мне всегда нравились четные числа, а сто — это и недостижимый идеал совершенных ста процентов, и так мало в натуральном значении. Ведь кажется, что не успеешь сказать всё, что хочется. Режешь, убираешь, рыдаешь. И остаётся в конце чистый смысл. Страдание, боль, катарсис. Вот она — голая суть искусства. Встряхиваюсь, смотрю на часы. Нет, не успеет выпить. Можно было бы не идти, но чертова привычка, вколоченный рефлекс покорности. Сжимаю холодное горлышко. Как было бы просто вонзить осколок в шею! Зажмуриваюсь, в который раз представляя. Нет, в этом не будет поэзии, только проза жизни. И затеряется глупый заголовок очередной смерти с унылой фотографией неясного темного пятна на ковре среди таких же газетных заметок. Нет. Не в этот раз.
— Какого черта, малая? За открывашкой я сам должен идти что ли? — недовольно рычит отец, лишь на мгновение оторвав глаза от экрана. Ухмыляюсь. Свет, камера, мотор!
— Пап, хорошие девочки послушно делают то, что скажет отец, да? — говорю мило и ровно, а зверь внутри меня тихо рычит от удовольствия. Наслаждается тем, как медленно недоверчиво поворачивает голову старик.
— О чём ты… О чём ты говоришь, малая? — нервный смешок. Вспомнил. Понял.
— Послушные девочки верят отцу, так? — продолжаю спокойно и ровно, а в душе демоны отбивают копытами лихую чечетку. 43 слова, почти золотая середина.
— Я не… Ты не можешь помнить… Брось это, малая, принеси лучше открывашку отцу, а? — улыбается старик в ответ, но глаза выдают его. Капля пота стекает по лицу, смешиваясь с крошками чипсов, — Ты это, из-за того, что я сказал, что не поступишь на режиссера? Да может и поступишь, почём мне знать. Хочешь, я тебе деньгами там помогу или…
Перебиваю, нет времени обсуждать «никчёмные пустые мечты убогой тупицы», скоро кульминация.
— Но ведь у меня не болел живот тогда, м? Ведь беременность на раннем сроке — не аппендицит. Сколько же ты заплатил врачу за молчание? — всё моё естество вопит, кричит, истекает застарелой болью. 65 слов сказано, остались 35.
Старик багровеет и грузно поднимается с кресла. Я знала, что его демон откликнётся. Знала, что захочет насытить вновь. Пивной живот отца слегка трясется, глаза налились кровью. Картинки прошлого мелькают в сознании. Всё такие же яркие. Всё такие же страшные. Сколько раз он так подходил ко мне, сколько раз я мечтала о волшебном щите, что за секунду до того, как грубые руки схватят моё плечо, раскроется и не даст прикоснуться.
Мне охватывает трусливое сомнение, а вдруг не сработает? Вдруг несуществующего зрителя ждёт совсем другой сюжетный поворот? Но ведь с другими получилось, значит и сейчас удастся. А что, если нет? Невольно отступаю на шаг назад. В пересохшем горле зарождается крик.