— Не знаю, что со мной стало. Наверно, потому, что сидишь в этом бункере целыми днями, притворяешься перед детьми, будто все кончится хорошо, а они знают, что я лгу.
— Тетя Рахель, — закричал Моисей Брандель, увидев гостью с Францисканской. — Тетя Рахель здесь!
Дети сбежались к ним со всех сторон. Дебора вытерла глаза.
— Пора возвращаться, — сказала она.
Они пробрались по туннелю до комнаты ”Майданек”. Рахель, Сильвия и Дебора уложили детей на койки, устланные соломой, укутали их. Дети лежали и смотрели на единственную свечу, горевшую на столе возле Рахель. Рахель настроила гитару Вольфа и высоким голосом запела песню о земле, где реки текут молоком и медом.
Вскоре они уснули, Рахель ушла, а Дебора прикорнула в ожидании, когда вернутся Андрей и Стефан.
— Дебора.
Она открыла глаза, увидела Андрея и улыбнулась.
— Стефан спит у меня в комнате, — улыбнулся он ей в ответ. — Выйдем в коридор, мне нужно тебе кое-что сказать.
Из отсеков, где жили бойцы, доносились песни, шутки, разговоры. По радио слышались сигналы. Радостно смеялся Мориц-Нашер, сдавая карты после очередной партии в шестьдесят шесть.
Андрей с сестрой нашли тихий закуток в начале туннеля, ведущего к выходу.
— Тебя ждет Крис, — сказал Андрей. — На Мурановской, 24. В конце туннеля стоит солдат. Он тебя проводит.
— Спасибо, — прошептала она.
— Габриэла нашла место еще для троих детей. Выберешь, кого отправить. Прекрасное место у бездетной пары. Дровосек с женой.
Выберешь! У Деборы сжалось сердце. Она чувствовала себя, как на отборочном пункте на Умшлагплац. От нее зависит, каким трем детям выпадет возможность остаться в живых. Кого же выбрать? Троих больных? Троих с самыми печальными глазами? Троих, которые горше всех плачут? Тех, кто дольше всех живет под землей?
— У них будут большие шансы выжить, выбери троих самых крепких, — сказал Андрей.
— Хорошо.
Они с Андреем переглянулись и поняли друг друга без слов. У обоих замерло сердце. Отослать Стефана. Никто их не осудит. Парень вполне заслужил право на свободу. Но и Дебора, и Андрей были в смятении. Как сказать сыну и племяннику, что за честь и достоинство будут умирать другие? Можно об этом подумать, но сказать это нельзя.