— А что взамен?
— Ничего, — сказал Ани. — Не трогать кивающие молоты.
— И не выходить к морю, — еле слышно проговорил Ар‑Шарлахи.
— Оно тебе нужно?
— Нет…
— Тогда что тебя беспокоит?
Ар‑Шарлахи поднял страдальческие глаза.
— Дайте ещё выпить, — попросил он.
— Узнаю пьяницу Ар‑Шарлахи, — ухмыльнулся Тианги, поднимаясь.
Он взял с пола цилиндрическую склянку и скрылся в соседней комнате. Потом вернулся — и процедура повторилась. Ар‑Шарлахи запил обжигающий спирт гранатовым соком и подождал, пока зрение прояснится. Потом поднял голову и хрипло сказал:
— Нет…
— Что нет?
— Я не буду поднимать мятеж.
— Судя по тому, что сейчас вокруг происходит, ты его почти поднял.
— Опять кровь… — глухо, с тоской сказал Ар‑Шарлахи. — Не хочу…
— Странно слышать такие слова от человека, подпалившего Зибру, — кисло заметил Тианги. Он был явно разочарован.
Караван досточтимого Хаилзы, состоящий теперь всего из двух кораблей, выплыл из серых сумерек и вошёл в благословенный порт тени Ар‑Кахирабы. Зря, ох зря злобствовал досточтимый Альраз, говоря, что его родной дядя не способен командовать даже увеселительной прогулкой. Такого рейда по тылам Кимира не постыдился бы и сам Анарби. Отступив перед превосходящими силами противника, караванный всё же рискнул малое время спустя пересечь границу с тем, чтобы перехватить взбунтовавшийся «Самум» уже на вражеской территории. Однако мятежный корабль словно просочился сквозь песок, а вскоре выяснилось, что сухари и вода на всех трёх кораблях — гнилые. В очередной раз проклянув досточтимого Тамзаа, скорпионов ему в оба рукава, караванный Хаилза решил обеспечить флотилию провиантом за счёт исконного недруга Харвы и прошёл по оазисам Кимира подобно песчаной буре. Он выдержал два сражения, потерял один из кораблей и, с трудом оторвавшись от погони, взял курс на Пьяную тень, где его ждала передышка, чреватая тревожными мыслями о будущем.
Бешенство и отчаяние, подвигнувшие караванного на странную эту войну, отнюдь не улеглись в его душе, разве что бешенства поубавилось, а отчаяния прибыло. Он не выполнил приказ государя и вдобавок нарушил перемирие. Мало того — оказывается, все его подвиги молва (и если бы только молва!) приписала Шарлаху. Об этом Хаилза узнал в последнем ограбленном им оазисе, куда уже прибыл пергамент, гласивший, что за действия разбойника правительство Харвы не отвечает и будет благодарно войскам Кимира, если тем посчастливится уничтожить мерзавца.
Во‑первых, слышать такое в свой адрес было оскорбительно, а во‑вторых, багроволицый Хаилза при всём своей упрямстве прекрасно сознавал, что на сей раз прощение у государя вымолить будет трудновато. Слишком уж далеко зашла история, коль скоро племяннику караванного досточтимому Альразу, которого Хаилза, признаться, терпеть не мог, пришлось оправдываться перед кимирским послом и сочинять унизительный для державы документ. Кроме того, свалить грабежи на Шарлаха означало усугубить свою вину за побег разбойника и мятеж на «Самуме». Конечно, досточтимый Альраз ради блага семейства забудет на время неприязнь к родному дяде и попробует убедить государя в том, что бунт был, по сути, подготовлен досточтимым Тамзаа но… Странно признаться, но караванному смертельно не хотелось уступать какому‑то там Шарлаху славу этого беспримерного рейда. Вновь и вновь вспоминал Хаилза свой стремительный беспощадный манёвр возле полыхающей тени Ар‑Хата, и злоба подпирала горло при одной только мысли о том, что самая блестящая из его побед будет приписана его же заклятому врагу.