– Этот пострел побежал смотреть на бедолаг, которых ироды на путях оставили. Я что хотел сказать. Душевный вы человек, ваше благородие. Да не смотрите на меня так. С япошками пришлось повоевать, так что господина офицера завсегда отличу, даже в таком виде. В вагон теперь переберетесь?
– Да, только сначала найду своего приятеля.
– Вот он, наверно, к вам уже идет, – глядя мне через плечо, сказал машинист. – Всего вам доброго, ваше благородие. Так я пойду?
– Рад был с вами познакомиться, Матвей Пахомыч. И Митьке – спасибо. До свидания.
– Спаси вас Бог, ваше благородие.
Повернулся. Передо мной стоял барон.
– Ваш план удался как нельзя лучше, Вадим Андреевич, но при этом не скажу, что удивлен. Нечто подобное я от вас и ожидал. Видел, что к вам Мирский подходил. Спасибо хоть сказал?
– Сказал. И не только, – я усмехнулся.
– Сказал о своих подозрениях?
Я кивнул головой.
– Служба у него такая, да и кому сейчас верить – непонятно. Ладно, поручик, отбросим на время мрачные думы и идемте в вагон. Как вы насчет того, чтобы выпить рюмочку-другую?
– Немного можно. Ведите, Михаил Генрихович.
На полках, в тесных проходах и между скамейками сидели и стояли люди. Мешки, баулы, узлы, чемоданы и сундучки загромождали вагон, и без того забитый пассажирами.
Несмотря на то что окна были открыты, в вагоне было душно, да и сам воздух слегка отдавал помойкой. На лицах пассажиров, по большей части женщин и детей постарше, застыло напряженно-испуганное выражение. Мужчины старались держаться, но это получалось далеко не у всех. В вагонах ехали беженцы, одиночки и семьи, оторванные от привычной жизни, раздраженные и испуганные. Все они бежали от безумств нового мира, подступающего голода и разрухи. Тот мир, в котором эти люди когда-то жили, в одночасье сломали большевики, дав взамен истошно кричащих агитаторов от различных партий, мародерские погромы и обыски, проводимые новой властью, которые мало чем отличались от бандитских налетов. На домах развешаны непонятные лозунги и плакаты, на афишных тумбах – приказы новой власти, в которых пестрели слова: выдать, сдать, отдать. Ходили слухи о расстрелах в ЧК. По ночам города переходили в руки бандитов и грабителей. Как мне рассказал один обыватель, в том районе Москвы, где он жил, бандиты даже развешивали издевательские объявления типа «до десяти вечера шуба ваша, после десяти – наша». Учителя, профессора университетов, врачи, полицейские, чиновники – все они бежали из злобного и искаженного мира. Так необычно высказался один из пассажиров, ученый-правовед, профессор Московского университета, о власти большевиков. Вырвав из себя с кровью прошлую жизнь, они со страхом ждали, что их ждет в будущем. Немало было в поезде солдат, матросов и спекулянтов. Этим было проще – они жили сегодняшним днем, не заглядывая в будущее. Солдаты и матросы, в своем большинстве, ехали по домам, где их ждали родители, семьи и земляки. Их мало интересовали политические распри, раздирающие страну. Часть солдат, бывшие крестьяне, дымили самокрутками, степенно говорили о семьях и о земле, но среди них были и пьяные и наглые, которые шатались по вагонам, задирали пассажиров. Дескать, они, граждане свободной России, которая без помещиков и капиталистов, поэтому им все дозволено, а вы все сволочи, потому что дома сидели, пока они кровь за отечество проливали. Правда, когда состав приблизился к Дону, всю пьяную браваду как ветром сдуло, сразу притихли, сидя на своих местах тихо и настороженно. Спекулянты-мешочники, наглые и бесцеремонные, пили самогон и приставали к дамочкам с нескромными предложениями, предлагая отблагодарить по-царски, в их понимании, куском сала или бутылкой сивухи. Ехали и офицеры. Угрюмые и злые, все еще не понимающие, как такое могло произойти в России.