Он оказался сплошным болваном. Ни один предмет в радиусе метра не указывал на наличие какого бы то ни было мужа. Но его как ветром сдуло, что и позволило мне в сотый раз погрузиться в чинное спокойствие.
На третий или четвертый день этот образ жизни стал приедаться. Время текло своим чередом — я познала толк в мелких радостях, уверовала в свою исключительность и вообще ощутила себя заметно иным человеком. Я включилась в жизнь, размеренно текущую рядом. Впоследствии, окидывая мысленным взором незначительные события тех дней и свое в них участие, я частенько спрашивала себя: а могла ли я избежать великого кошмара? И с глубоким прискорбием сама себе отвечала: увы, не могла. Я вплелась в историю случайно, стихийно. А если персонажи драмы и крутились изначально у меня под носом, то это было всего лишь совпадение...
Итак, я включилась в эту солнечную, ленивую жизнь. Я познакомилась с обитателями бунгало, которых ранее старалась избегать. На момент моего вселения в сереньком домике проживали трое. Все наверху. Радикальная блондинка Лариса Куценко (типичная простоватая хохлушка с ядреным пергидролевым окрасом) и семья полтавчан Костюковичей — «неразлучников» лет пятидесяти. Исключительно милейшие создания. Костюковичи днями ворковали в своем номере. Высунувшись из окна, я отчетливо могла слышать их сюсюканье. Иногда выходили на пляж. Он трогательно заводил ее в море, обмывал спинку, а затем усаживал на плюшевый коврик и расправлял над благоверной зонтик. Обедали по часам, поднимались и ложились в одно время, с разговорами не лезли, хотя и улыбались чрезвычайно ласково.
Не соседи — мечта. Воспитательница детсада из Винницкой области Лариса Куценко заботилась только о собственном здоровье. Вернее, о похудании. Похоже, девочку основательно замкнуло. Ее нельзя было назвать толстушкой. У нее были пухлые щечки, наивно-доверчивые глазки, фигура — как у всех нормальных людей. Ну подумаешь, немного жира в животе да слегка подсевшие окорочка. Ничего страшного. На мой сторонний взгляд, это ее не портило, на свете предостаточно мужчин, способных оценить раздобревшие женские телеса. Но мода на бесполые «гладильные доски», похоже, добралась и до далекой украинской провинции. Я общалась с ней раз или два, но мне уже хватило. У этой девушки имелось редкое качество — она внимала любым советам, даже самым чудовищным, пытаясь что-то изменить в своей внешности («Якi можуть знадобитися!»). Кроме прочего, она была потрясающе наивной. По-русски не разговаривала (хотя прекрасно его понимала), а по-украински выражала только щенячий восторг, из которого я с трудом различала лишь слова «Крим», «чарiвливо», «корисно» и с некоторым сомнением «привабливi для вiдпочинку» (то бишь «кайфово» в плане отдыха).