Немного пожурив себя за то что уже заранее похоронил отца Данмара, я толкнул дверь в его комнату, осторожно неся в руках медную чарку, доверху наполненную невиданной в этом мире огненной водой. В помещении царил полумрак и тяжелая духота. Спертый воздух словно бы вставал поперек горла, неприятно будоража обоняние запахом болезни, застарелого пота, засохшей пищи и стойкого перегара. Впечатления были такими, будто ты натурально входишь в обитель безнадежного больного, который доживает последние дни.
Эпимос лежал на скомканных холщовых простынях, которые не менялись уже несколько дней, и безучастно смотрел в дощатый потолок. Глаза его запали, словно углубившиеся под ними мешки засасывали их, как в трясину, а кожа пожелтела, что было видно даже при таком плохом освещении. В мою сторону он даже не повернул головы, когда я вошел, оставаясь безучастным абсолютно ко всему.
— Отец, может я открою окно? — Спросил я, чтобы изобразить заботу. На самом-то деле мне было абсолютно безразлично, что делал с собой кузнец, но мне нужно было учиться демонстрировать окружающим те реакции, которых от меня и ждут.
— Не надо, Данмар. Мне холодно…
Испустив глубокий горестный, но насквозь лживый вздох, я подошел к кровати отца мальчишки.
— Выпей это, — попросил я, — оно должно помочь.
— Помочь от чего? — Подозрительно взглянул бородач на металлический сосуд в моей руке.
— От твоей хвори. Мне сказали, что оно поможет тебе заснуть.
— Ты потратил деньги на лекарство для меня? — По лицу кузнеца стало видно, что внутри него сейчас идет жестокая борьба между трогательной благодарностью сыну и врожденной прижимистостью. Все-таки в этом мире монополия на целительство была в руках лекарей, и все связанное со здоровьем стоило довольно больших денег.
— Да, — кротко кивнул я, — лишь бы тебе полегчало…
— Спасибо, Данмар… — по щеке здоровяка скатилась скупая слезинка, тут же затерявшаяся в лохматой давно нечёсаной бороде, — но не стоило тебе тратить на меня монеты. Я чувствую, что конец уже близок, и боюсь, что моя хворь съедает меня все сильнее…
— И все же, попробуй! — На этот раз мне пришлось подбавить в голос немного подростковой пылкости, чтобы кузнец не подумал отказываться от заботы. И мне стало немного грустно, оттого что я играю с чувствами этого человека, который видит во мне родного сына. И зачем я только это делаю? Неужели, мне не на ком больше испытать свое пойло? Или мне на самом деле хочется, чтобы его попробовал и оценил именно Эпимос?
— Кхе… — кузнец смущенно кашлянул и протянул к чарке иссохшую костлявую руку, которая некогда была размером с половину моей головы. — Ну давай, попробую…