С нами в старом «Пазике» каждое утро и каждый вечер туда и оттуда ездили две деревенские девчонки. Одна – так себе, а другая – ничего так себе. Которая «так себе» занималась выниманием трупиков сдохших после родов ягнят из загонов и сниманием с них шкурок. Овца – она и есть овца. Тупое жвачное. Родила, наступила, задавила, затоптала – и дальше жуёт свою траву. Поэтому трупиков хватало. «Так себе» утром проходила по кошаре, словно доктор по палате, делая осмотр больных. Трупики доставала и складывала у входа, а живых малышей подталкивала к их вечно чавкающим матерям и то и дело кричала:
– Вот твой выблядок! Куда ты его, паскуда тупая, толкаешь! Места тебе мало?
С не переживших свою первую ночь, окоченевших и каких-то деревянных с виду ребятишек сдирали шкурки и отправляли на какой-то кожевенный завод. Трупики закапывали за забором. Меня с Тарантасычем возглавлял зоотехник нашей кошары, которого все за глаза называли Овцебыком. Он был отцом той, что «ничего себе», сожителем матери той, что поскромнее лицом, начальником над своим помощником-хакасом, и вообще главным на площади, сопоставимой с Лихтенштейном. Хакасия – огромная территория, и редкий местный бывает за её пределами. Хакас, помощник Овцебыка, всё больше молчал и занимался с утра тем, что обрезал под корень кухонным ножом хвостики выжившим ягнятам, помогал сдирать шкурки с одеревеневших, а потом что-то сыпал зверям в кормушки и вёл какой-то животноводческо-статистический журнал.
И вот как-то раз Овцебык прикололся:
– Вы как обедать захотите – у Дашки моей мясца возьмите да сварите! Свеженькое! Молоденькое!
И лицо в тот момент у него было такое… ну, обычное лицо. То есть, другого лица у него в принципе не было, и тем, какое было, он пользовался не очень разнообразно.
Овцебыком работать – это не юмористом ваньку валять на корпоративе перед столичными снобами. Тут чтобы прожить, не лицом надо кривляться и ерунду болтать, а тяжело работать изо дня в день от рождения до смерти. Потому и шутки у Овцебыка были тяжёлые, как его жизнь. Он не видел другой жизни. Не слышал других шуток. Возможно, это была его единственная шутка. А, возможно, он и не думал шутить, потому как попытка начать шутить после пятидесяти лет работы овцебыком крайне опасна. Можно спровоцировать недопонимание и прослыть на всю деревню. Ведь никто не станет начинать курить в пятьдесят лет! Так же и шутить. Поэтому, когда Овцебык пошевелил своей нижней челюстью, и вслед за этим я услыхал из-под его усов предложение пообедать свежим мясом час назад окоченевшей овечки, то не засмеялся, а задумался. В такие моменты негр в голливудском боевике говорит: «Дай подумать!», а главный герой любого из романов Мураками закуривает дешёвую сигарету от дорогой зажигалки, после чего следует подробное описание клубов дыма, устремляющихся под потолок кафе в районе Сайонара. Мне не так повезло по жизни: я не курил, а как уже сказано выше, вживую умею общаться не так красиво, как в чате. А поскольку в те времена в Хакасии ещё были овцы, но ещё не было чата, то красиво общаться мне только предстояло научиться. Я просто замолчал, уставившись на стол. На столе, за которым обедал Овцебык, стояла открытая банка тушёной свинины и кастрюля варёной картошки. Порезанный крупными неровными кусками лежал свежий белый хлеб. За столом сидели его дочь с подружкой, которая, возможно, тоже была его дочь. Деревня – дело тёмное. Сам стол находился в отдельном от овец помещении, что, вообще то, мало спасало от вони. Мы с Тарантасычем только что привезли в кошару полные сани сена, раструсили его по загонам, подновляя подстилку блеющим животным, накачали воды в водопойку, устали и проголодались, и вдруг нам радушно предложили сожрать любой труп на выбор. Но мы с напарником не успели даже переглянуться. Возможно, переглянувшись, мы бы поняли, что нам довелось увидеть явление природы, по редкости сопоставимое с полным солнечным затмением, и мы бы, толкнув друг друга в бок, усмехнулись и даже, возможно, через какое-то время я бы придумал остроумный ответ. Хотя, прошло четверть века, а ничего остроумного на предложение сожрать окоченевшую овцу мне в голову так и не приходит. Но тут дочь остряка выпучила глаза, выскочила из-за стола, закрыла рот ладонью и опрометью бросилась из-за стола.