– Как скажешь! – говорю я. – И позволь заметить: ты – необыкновенная женщина!
* * *
Теперь при каждой встрече с дедом мы орали друг на друга и дрались. Его пёс окончательно встал на мою сторону, ещё пару раз вцеплялся хозяину в лодыжку, после чего дед стал приходить один. Со временем я сообразил, что его жена тоже должна иметь ко мне претензию и попросил деда привести её на следующее собеседование. Не тут-то было! После очередного махача дед зарядил мне длинную речь про подчинённое положение женщины в обществе начиная с раннего христианства. Я эту гипотезу оспорил и сообщил, что конкурент Христа некий гражданин Бар Кохба тоже основал религию, и в его честь к третьему веку церквей стояло больше, чем в честь Иисуса из Назарета, а на Руси вообще до самой Екатерины Великой поклонялись одному Николе Чудотворцу, а на остальных плевать хотели. Но ошибка Бар Кохбы и других иже с ним течений, которых в те времена было – пруд пруди, состояла в том, что в их церковь принимали только мужиков, а кое-где – за большие деньги. В результате бабы, ясное дело, взбунтовались, и ещё через три века от тех религий остались одни руины. Без баб в наше время – никуда, что наглядно доказала Клара Цеткин. А потому, ежели его жена желает быть упокоена рядом со своим мужем, то пусть скажет мне об этом лично, либо на худой конец принесёт нотариально заверенную доверенность. На этом моменте дед всегда кидался на меня с кулаками, но наши движения оказывались какими-то резиновыми и вложиться в удар ни у кого толком не получалось. Видимо, он неверно понимал участие нотариуса в делах его жены. Или, возможно, в его жизни нотариус сыграл не меньшую отрицательную роль, чем офицер НКВД. В любом случае, с его женой я пообщался очень нескоро. Она прокралась ко мне лишь через двенадцать лет. Я её даже сначала не узнал. А потом подумал: как я могу узнать человека, если никогда его не видел! Но уже через секунду мне стало понятно: это она. Измождённое лицо, тяжёлые рабочие руки с тёмными шишками суставов, серый платок, серое платье. На вид я бы ей дал лет сто двадцать. Она постояла какое-то время молча, и я тоже не знал что сказать. Если бы она начала хамить, то в ответ услышала бы всё, что я думаю о людях, убивших моего родного дядьку. Но она нерешительно топталась и только изредка смотрела на меня взглядом человека, которому очень нужна помощь, но который не верит, что люди на неё способны. Когда-то верила, а теперь – нет. Но если меня о чём-то культурно просят, я не могу отмахнуться. А тем более в таком деле.