На третьем курсе института Цветных металлов, где я постепенно превращался из молодого человека в геолога, уроки физкультуры перенесли со стадиона в бассейн. Для меня это было равносильно зубной боли в правом верхнем клыке. До этого все физкультурные зачёты я сдавал без проблем и с удовольствием: прыжки, бег, лыжи, турник являлись для меня лишь продолжением регулярных занятий спортом. Но слово «бассейн» для меня ассоциировалось с долгой мучительной смертью. Что интересно: будучи перед этим в гостях у тётки во Владивостоке, я обзавёлся ластами и маской, и напару с родственником плавал под водой не намного хуже Ихтиандра. Мы ныряли на пять-шесть метров, ловили крабов и морских ежей, засовывали под камни медуз, кололи вилками камбалу, удивлялись количеству мусора под водой, синели к вечеру от холода, облазили все дикие пляжи – одним словом, плавал я хорошо, но только под водой. Оказываясь же на поверхности, я тонул вместе с пенопластом или надувным матрацем, в глаза и нос лилась вода, меня охватывала паника, и я успокаивался лишь тогда, когда нырял или выбирался на берег.
Лариса Викторовна Хухрова не позволила мне ни того, ни другого. Она, как истинный преподаватель физкультуры, обзывала меня и Сашу Мазурова, ещё одного великого пловца из нашей группы РМ-82-2, балбесами, рохлями, и, стоя в синем адидасовском костюме у бортика, иногда показывала нам, как мы выглядим со стороны.
– Карпов! Это по-твоему брасс? Смотри – как ты плывешь? Зачем тебе эти тонны воды, которые ты баламутишь вокруг? Ведь вокруг тебя шторм! Смотри на Апполонова и учись! Нет, я этого видеть не могу!
Однокурсник Олег Апполонов, пловец-разрядник, сходил в бассейн пару раз и потом ещё раз на сдачу зачёта. Плавал он действительно как рыба, и искренно не понимал, как можно не уметь плавать. А я тёр щипавшие от хлорки глаза, снизу вверх смотрел на Хухрову, и безуспешно пытался повторить за Апполоновым пару нехитрых движений. Олег уплывал, Хухрова безнадёжно махала рукой и переключалась на более достойных, а я понимал, что жизнь несправедлива и скоро кончится.
Я честно попытался научиться плавать, и сходил в бассейн аж целых пять раз, хотя искренно не мог понять, зачем мне это надо. Уже подходя к зданию, я улавливал запах хлорки, и меня начинало потряхивать. Втайне я каждый раз надеялся, что дежурная не найдёт ключ от раздевалки, что погаснет свет, или что из бассейна за ночь вытекла вода, и плавание нам заменят хоть на рытьё противотанковых окопов в вечной мерзлоте. Но нет. Бассейн функционировал с чёткостью гильотины, на холодной вонючей воде мерзко покачивались верёвки с нанизанными на них кусками идиотского пенопласта, размечая шесть дорожек с мели в глубину. И Хухрова, невзирая на сырость и сквозняк, появлялась как смерть из темноты коридора всегда вовремя с неизменным журналом под бицепсом, и раз за разом оглушительно свистела в свисток, объявляя о начале экзекуции. Как я мечтал её утопить! Сбросить с вышки, прыгнуть следом, вцепиться ей в горло и вместе уйти на дно! Но тут у меня на сгибе левого локтя вылез здоровенный фурункул. Было больно, но – Боже, как я ему обрадовался! Я тут же пошёл в институтский медпункт, где мне сделали перевязку, выписали рецепт и дали освобождение от бассейна. Я тут же решил, что это – судьба, а освобождение – пожизненное, и в бассейн в этом семестре больше не ходил. Фурункул через две недели исчез, но теперь мне проще было умереть, чем переступить порог бассейна. На следующий семестр меня лишили стипендии, но этим всё и ограничилось. (Это единственный семестр, когда я не получал свои законные сорок пять рублей.) Тем более, что учился я хорошо и являлся старостой группы. Но «хвост» остался.