– Хоть бы ты сдох, свинья! – обмолвился, не выдержав, он вслух и подумал: – Странно устроен человек. Зло. Почему не – хоть бы выздоровел? Наверно, тайная, заложенная где-то в подкорке, цель любого человека – это чтоб все остальные сдохли, а он и его близкие остались бы, ибо все неприятности человеку доставляет человек же. Живём ради того, чтобы делать неприятности другим. Кто кому сильней напакостит, тот и спит крепче. Человечество запрограммировано на самоуничтожение. И рано или поздно добьётся своего, коль существовали галеры с рабами, а нынче артели со старателями. Да, тут не кружок изящной словесности и надо выбирать: или я тут работаю и перестаю пускать слюни и копаться в недрах души, или увольняюсь. Третьего не дано. Белых ворон тут явно не потерпят, а под себя пытаться переделать такой обезьянник – дурацкая затея. Как кто-то умный сказал, нечего искать добродетель там, где в чести порок.
Было уже около двух ночи, когда дверь открылась, вошёл шнырь, без намёка на извинения включил свет и заорал:
– Палыч, чёта я твоей шапки тута не вижу. Ты, можа, без неё пришёл?
Столиков подпрыгнул на кровати и, прокашлявшись, возмутился:
– Ну дайте же поспать в конце концов!
Игорь всё равно ещё не спал, поэтому он только поворочался на скрипучей кровати, выражая протест, но такой тонкий намёк на раздражение вряд ли был понят еле стоящими на ногах сливками и сметаной местного социума. А ещё геологи! Инженеры! Скотный двор Оруэлла!
Всё затихло только к трём. Из-за фанеры захрапели в три носа, и всё бы ничего, но Столиков, проснувшись, выкурил ещё три папиросы, задымил проветрившуюся было комнату, – похоже, не в дыму он спать не мог, – и снова зачмокал. Единственный некурящий представитель хомо сапиенс в артели лежал на спине и в немой тоске смотрел в окно. «Счастье – это когда молчат и не курят. У Андрея Белого есть мысль, что некоторые люди рождаются для одиночной камеры. Хочу в одиночку!» – думал он.
За окном притих заснеженный, чёрный, освещённый луной, таинственный как в сказке лес. В отличие от людей, он был совершенен.
Полседьмого сосед закурил, а потом уже проснулся, закашлял и включил свет. Калачёв тоже встал, включил кипятильник и пошёл на улицу. Его малость штормило. Было ещё темно. До бани идти было лень, он умылся снегом. Попробовал подойти к туалету, но все окрестности вокруг того были «заминированы», пришлось искать другое место. Попил чай, доел остатки колбасы и, вздохнув, съел одну булочку. Оставшиеся четыре убрал назад. За стеной было тихо. Пришёл из столовой дед: