Едва я вошел внутрь, как это запах — спертый, кислый, козлиный, — ударил в нос и меня едва не вывернуло. Мало того в вагоне еще и курили, причем, как мне показалось, все и сразу. Дым стоял столбом, окончательно выжигая остатки кислорода.
И словно и этого было мало, вагон был полностью забит. Нижние сиденья заняты — на них умещалось по семь-восемь человек, на верхних, свесив ноги, сидело еще по трое-четверо. На третьих полках, куда должны были складывать багаж, выглядывало еще по несколько пар глаз. Там, на самом верху, от поднимавшегося табачного дыма и жары, размещались самые отчаянные. В основном это были неформалы. Кто-то из них уже был в отключке и натужно блевал, безжизненно свесив голову и орошая всех винным содержимым своего желудка.
Протискиваясь сквозь плотную толпу стоящих, я прошел почти до самого туалета и понял, что сесть не удастся. Поэтому выбрав относительно свободный уголок, я разместился там, стараясь угадать кто лежит на третьей полке и не прилетит ли в пути струя блевотины.
Как оказалось на верху сидели узбеки, ели какие-то сушенные белые шарики, называемые куртом и угощали им всех. Мне тоже предложили, я отказался. Однако узбеки наставили и я вскоре согласился. Курт оказался кислым, но вполне себе приятным и необычным на вкус. Из скудного объяснения одного из сидевших, я понял, что делалось это угощение из соленного кобыльего творога, который нужно было по какой-то особой технологии засушить.
Постепенно разговорились.
Узбекские парни — Шавкат, Тахир и Тоджихон, — рассказывали мне про то, что поехали воевать ради денег, которые им обещал выплатить какой-то штабс-капитан Гыженко и которые они потратят на новый дом для матери.
Я лишь пожимал плечами, говоря, что мне никаких денег никто не обещал, да и штабс-капитана Гыженко я тоже не знал.
Парни сникли и долго молчали. Кажется, они только сейчас начали понимать, что их обманули.
Я тоже молчал, слушая как колеса поезда набирают скорость и размеренно стучат. Где-то в начале вагона затеялась потасовка, которая, впрочем, быстро стихла.
От монотонности и духоты я начал дремать, проваливаясь в какой-то оцепенение, которое только помогало, отодвигая на второй план духоту и вонь, унося мыслями прочь из этого ада.
— Ну что, сопля зеленая, — внезапно произнес уже знакомый голос, вырывая меня из глубоких раздумий.
Я вздрогнул, открыл глаза.
Ко мне, расталкивая стоящих локтями, вышел жилистый парень — кажется, его звали Шталин. Тот самый, с кем мы подрались возле сборочного пункта и который обещал меня убить при первом удобном случае.