В комнате повисла гнетущая пауза.
— Как это… — наконец вымолвил Вяземский. — Ерунда какая-то!
— Нет, не ерунда. А прямая улика, говорящая о том, что твой сын убил моего. Даже капли крови есть на тотеме.
— Это ошибка какая-то! — выдохнул Вяземский. И повернулся ко мне: — Максим, ты терял тотем? Ты его видимо потерял, вот и всё объяснение!
— Не надо, Петр Андреевич, устраивать тут цирк, — с нажимом произнес Бартынов.
— Это случайность! Разве вы не понимаете! Всяко бывает. Может быть Никита, сам… я не хочу конечно наговаривать, но всякую версию, пока она не опровергнута, нельзя отметать… может быть, Никита сам стащил у Максима тотем. Ну чисто случайно. Ну знаете какие дети озорники, возьмут что-то посмотреть и положат к себе в карман, не со зла, просто случайно. Или, может быть, Максим подарил тотем Никите. Ведь так? Максим, ты подарил его Никите?
Вяземский посмотрел на меня с таким выражением лица, словно бы говоря: «скажи да, болван! ради всех святых скажи да!».
Но врать я не мог. Соврал бы — предал Никиту.
— Нет, — сокрушенно ответил я. — То есть я не знаю. Навряд ли он бы стал это делать, я имеют класть к себе в карман мой тотем. Да я и не давал даже ему его смотреть.
Вяземский глянул на Бартынова.
— Тем не менее, эту версию нельзя отметать!
— Прекратите, — устало произнес хозяин дома. — Думаете, все дело в тотеме?
— А в чем же тогда еще?
— А вот в этом.
Бартынов достал из ящика револьвер и демонстративно положил его на стол, рядом с тотемом.
Это было то самое оружие, которое постоянно таскал с собой Никита. И именно с него мы в пьяной беспечности стреляли в себя, когда первый раз познакомились.
Что скажет Бартынов я уже знал.
— Что это? — напряженно спросил Вяземский, понимая, что когда на стол извлекается оружие, ничего хорошего от беседы не жди.
— Именно из этого револьвера и застрелили Никиту, — пояснил хозяин дома. — Баллистическая экспертиза это уже подтвердила. И знаешь, Вяземский, что самое интересное? На рукояти оружия остались отпечатки пальцев твоего сына, Максима.
Такого козыря крыть отцу было нечем.
— Что скажешь в свое оправдание, Максим? — в упор посмотрел на меня Бартынов.
— Там такая глупая ситуация получилась… — только и смог вымолвить я и нервно хихикнул.
Что я мог ему сказать? Что мы в первом нашем знакомстве стрелялись в самих себя будучи в дребезги пьяные, пытаясь подтвердить теорию Никиты о фатализме и роке? Звучало бы это максимально не убедительно, поэтому я решил что в данном случае лучше молчать.
— Ситуация не простая, — произнес Бартынов.
Говорил он медленно, с некоторой ленью, от чего складывалось впечатление, что он ведет светскую беседу, а не серьезный разговор. А вот я лихорадочно соображал. Да, отпечатки могли остаться — все-таки я брал оружие в руки. Но прошло столько времени? Возможно с тех пор Никита и не доставал больше оружия. А убийца? Его отпечатки? Их нет, значит работал в перчатках. Все против меня.