Видимо, к Стахановой затем и едем, чтобы она как можно подробнее сказала к чему можно отнести атрибут «Фаворит смерти» и куда направить силы, чтобы максимально продуктивно использовать дар.
Я вновь повернулся к окну и до самой клиники смотрел на улицы и дома, размышляя о разном.
* * *
Стаханова была женщиной лет под сорок. Правда идеально ухоженная кожа лица и безупречный макияж, едва уловимый, маскирующийся под естественный цвет, без крикливости, сильно ее молодили. И только небольшие морщинки вокруг кончиков глаз говорили о ее истинном возрасте. Была она жесткой — это чувствовалось в каждом ее движении, — словно была она покрыта сверху ледяной коркой.
Едва увидев меня, достала карточку, бегло ее осмотрела.
— Присаживайтесь, господин Вяземский, — произнесла она, без злобы и надменности, но так, чтобы сразу стало понятно — со мной играть не надо.
Я сел на стул. Нианзу что-то торопливо пробубнил Стахановой, я услышал только «вам должны были сообщить».
— Да, — кивнула та. — Вяземский старший мне звонил, обрисовал всю ситуацию, в общих чертах.
Китаец довольно закивал головой, примостившись в уголке приемного кабинета.
— Выйдите пожалуйста, — сказал она Нианзу и тот нехотя повиновался.
— Так что же вас беспокоит, господин Вяземский? — пристально посмотрев на меня, спросила Стаханова.
Я внимательно пригляделся к ней.
Она была вполне еще симпатичной…
Так, стоп! Достаточно и эпизода с мачехой! — остановил себя я.
Если все это вскроется то головы точно не сносить. Подумать только — с мачехой переспал. Хотя, если углубиться, то никакая она мне не мачеха.
— Максим, — сказал я. — Меня можно называть Максимом.
— Разрешите я сама буду выбирать то, как вас называть, — ответила Стаханова.
Я кивнул. М-да, с такой разговор короткий.
— Меня ничего не беспокоит, — ответил я на ее вопрос.
— А после случившегося есть какие-то остаточные боли? Может быть, голова беспокоит? Я знаю, у вас амнезия.
— Да, некоторые моменты не помню, — осторожно подтвердил я. — А в остальном все нормально, ни головных, ни каких-то других болей нет.
Стаханова встала. Мне в глаза бросился висящий у ее на шее кулон — трехлистник, символ рода. Что-то вроде тотема, который есть и у Вяземских. Этот трехлистник говорит о том, что Стаханова не простой доктор. Она — родовой лекарь, с даром в соответствующей специализации. Чтобы попасть такому на прием нужно кругленькую сумму выложить. Но и результат будет нужный. От любых болезней излечит.
— Я вас осмотрю, — подойдя ко мне, произнесла она и принялась слушать с помощью стетоскопа мое дыхание.