— Почему не позвонил, пацак, я бы Елену поднял! — предъявил Герольф.
— Гравицапа случайно присела в Вене. А тебе — визит вежливости, плюс нетелефонный разговор. Должок пришёл востребовать, — отчасти слукавил Константин.
Ленку он уж точно не желал вовлекать в дело, ради которого сюда пришёл. Австриец многозначительно кивнул. Да, он понимает, он из тех австрийцев, к которым нередко поутру заглядывают широкоплечие русские со слабо развитыми лицевыми мышцами и говорят о вещах, которые не доверили бы телефону. Привычным жестом он потянулся к полке, и на его ладони возникли две чистенькие рюмки. Другая ладонь сжимала длинную гусиную шею тёмной тяжелой и пузатой бутыли. Константин усмехнулся. Это граппа. Граппа-граппа поутру.
Из офиса, с тыльной стороны, имелся выход во внутренний дворик, где в разгар рабочего дня любили устроить перекурчик обитатели местных контор. А из этого глубокого дворика, который походил бы на большой колодец, если бы не был отделен от высокого неба кроной большого клена, узенькая кишка вдоль каменной сплошной и слепой, без окон, стены приводила в ещё один, уже глухой карман. Там места чужим глазам и ушам не было. Переговорная, так ее называл Герольф. В стене имелась большая квадратная ниша с высоким бортиком, на который можно было поставить бутылку и даже присесть, как на жердочке.
— Вот тут говори о том о сём.
Герольф наполнил рюмки маслянистой жидкостью, в тени кажущейся желтой. У Константина не в первый раз закралось подозрение, что перед ним — не вполне человек, а немного робот, так монотонно, без выделения смысловых значений, австриец произносил русские фразочки. О том, о сём.
— Поговорим… и о том, и о сём. В промежутках должна умещаться стопка водки…
Новиков одним махом выпил граппы, австриец тенью последовал за ним.
— Как она? Крепкая советская власть?
Гость вплотную приблизился к хозяину, склонился к уху и коротко произнёс то, от чего австриец отпрянул.
— Изделие? Ты приехал шутку пошутить?
— Да, Герыч! Ради шутки, но мне оно нужно. Сможешь? И будет тебе весело и хорошо.
Константин с высоты своего роста увидел, как покраснела лысинка на затылке маленького качка на крепких кривых ногах. Новиков подумал о том, что ему не жаль втягивать в преступный замысел этого человека, и, оказывается, появившаяся уязвимость его детского черепа жалости не пробудила. Это — честно. Наверное, плохо, но честно. Хотя, по сути, в жизни, протекающей под кожей, нет плохого и хорошего, а есть только честное и не честное. То, что в сей миг видится злом, назавтра выйдет добром. А послезавтра — вновь обернётся злом. Но оно не станет от этого больше или меньше честным. Геометрия Эвклида не добра и не зла… Хотя Константин Новиков-младший в школе ненавидел Эвклида!