Рядом со стеклянным ларцом стоял новый дубовый сундук с позолоченными уголками, обтянутый двумя прочными золотыми лентами. Это был личный сундук Септимуса для трав и снадобий, и мальчик им очень гордился. Марцеллий подарил ему этот сундук еще в начале их работы над эликсиром вечной жизни. Это был единственный предмет, который принадлежал Септимусу в том времени, там хранились аккуратно написанные рецепты смесей, микстур, зелий и лекарств. Но самым ценным среди всего этого был спрятанный на дно клочок бумаги с рецептом лекарства от смертоносной хвори, которая бушевала в Замке Септимуса. Сундук для трав и снадобий был той вещью, которую Септимус особенно не хотел бы оставлять, если выпадет шанс воплотить план побега. И если этот план вообще сработает.
Но хотя сундук и принадлежал Септимусу, ключ хранился не у него. Как и все вещи в Главной лаборатории алхимии и врачевания, сундук открывался только одним ключом, а он висел на шее Марцеллия на толстой золотой цепочке, накрепко пристегнутой к изнанке его туники большой золотой булавкой. Осторожно глядя на Септимуса, Марцеллий отстегнул ключ и достал цепочку. Это был тот же самый толстый золотой диск с выгравированными на нем семью звездами, расположенными за кругом с точкой посредине, что носил старик Марцеллий. Септимус жадно впился глазами в диск, зная, что он открывает Парадные двери времени и может стать его ключом к свободе. Можно, конечно, подкараулить где-нибудь Марцеллия и выхватить у того ключ, но, учитывая разницу в силе, вряд ли эта идея сработает. Марцеллий вставил золотой диск в круглое углубление на крышке сундука, и она тут же открылась, как будто ее подняли какие-то невидимые пальцы.
Септимус выбрал из сундука узкую стеклянную палочку. Если ее обмакнуть в вещество, то будет понятно, является ли оно, как говорит Марцеллий, «полным». Потом Септимус открыл дверцу в стеклянный шкаф и достал эликсир. Он вытащил пробку, макнул палочку в содержимое, повернул семь раз и поднес к ближайшей свече.
– Что думаешь, ученик? – нетерпеливо спросил Марцеллий. – Уже готов настой?
Септимус отрицательно покачал головой.
– И когда, ты разумеешь, средство будет готово? – снова спросил Марцеллий.
Септимус ничего не сказал. Хотя он и привык к витиеватым речам Марцеллия, да и всех остальных в том времени, но ему самому было трудно так говорить. Если он что-то говорил, люди смотрели на него непонимающе. Если они удосуживались задуматься, то смысл его слов им открывался, однако они знали, что все равно он сказал это очень странно. Септимус уже сбился со счета, сколько раз люди спрашивали, откуда он родом. Он и не знал, как ответить на этот вопрос, и даже не хотел о нем думать. Хуже всего то, что теперь, в те редкие минуты, когда он говорил, его произношение и интонация казались чужими ему самому, как будто он и не знал больше, кто он такой.