— Не заметит, — сказала Карина. — У меня стекла тонированные.
— На кой они нам сдались? — нервничал Леонид.
— Забыл, как он меня бил? Я — нет. У меня на лбу до сих пор шишка, приходится тональной пудрой замазывать.
— До свадьбы заживет.
— Заткнись!
Вся напряженная, словно кошка, следящая за воробьями, Карина вытянула шею и подалась вперед. Опытный психиатр сразу заподозрил бы неладное уже только по выражению ее лица, по выражению глаз, по мелкой моторике, по сокращениям лицевых мышц. Она считала себя нормальной и не усматривала ничего особенного в том, что с ранней юности была свидетельницей многих убийств, избиений, жестоких допросов, изнасилований и прочих составных частей бандитской жизни.
При ней одну владелицу магазина заставили сесть на бутылку шампанского, а другую злостную неплательщицу «налогов» два дня подвергали оральным надругательствам все желающие. Карина знала, как долго и страшно умирает человек в петле. Она видела, как растворяют трупы в серной кислоте, как их сжигают и расчленяют, чтобы вывезти со двора. Человеческая жизнь — чужая жизнь — не значила для нее ничего, потому что Карина давно усвоила, как легко она отнимается. И, что хуже всего, в ее представлении убийцы никогда или почти никогда не получали за содеянное никакой расплаты.
В результате эта молодая армянка обладала сознанием жестокого ребенка, не видящего ничего дурного в обрывании кузнечикам лапок и бросании жуков в муравейник. Ничего, кроме нездорового любопытства, это не вызывало.
А сейчас она смотрела на человека, посмевшего поднять руку на нее — на сестру криминального авторитета, который был готов убить любого за неосторожный взгляд в ее сторону. Лагутин обошелся с ней, как с последней шалашовкой, унизив в присутствии Леонида и в ее собственных глазах. Ее гордость жаждала отмщения. Когда того требовали обстоятельства, Карина могла и на колени встать перед мужчиной, чтобы обмануть его или усыпить бдительность, но то она делала добровольно и при этом считала жертвой его, а не себя. С Лагутиным получилось иначе.
Ко всем этим мотивам и эмоциональным шрамам добавлялось еще одно немаловажное обстоятельство: сегодня утром Карина выдала врагам тайну своих братьев и тем самым обрекла их на смерть. Спроси ее, испытывает ли она угрызения совести, ответ был бы отрицательным, так как она уж очень смутно представляла себя, где эта совесть находится, что собой представляет и каким образом дает о себе знать. Тем не менее что-то разъедало Карину изнутри, словно там бурлил котел с ядовитым зельем, и накопившемуся пару нужно было дать выход, чтобы он не сжег ее дотла.