Доктор, могли они меня ждать?
Они ответили мне: «Машина…»
Да, ветер усилился. И исходящий с неба свет стал ярче.
Они сказали: «Машина Жизни. Хочешь стать живым?»
Я ответил: «Хочу!»
Тогда они сказали мне: «Танцуй!»
И дёрнули какой-то рычаг.
Машина заиграла. Я не видел на корпусе динамиков, но звук исходил явно от неё.
Мелодия была громкая, аритмичная, грохочущая. Будто невпопад, безо всякого счёта, били кувалдой по стальному листу, и звук этот смешивался с боем барабанов, отчаянным визгом расстроенной скрипки и сиплым пением заглушенной сурдиной трубы.
Я начал танцевать, приседать и подпрыгивать. А несуразная мелодия эта звучала всё быстрее и быстрее, и лампы вспыхивали всё ярче.
Люди в комбинезонах присоединились ко мне, и мы вместе стали танцевать, прыгать вокруг машины.
А Машина Жизни тряслась, будто в лихорадке. Металлический корпус её звенел и кренился из стороны в сторону. А потом жёлтые молнии стали бить от Машины в разные стороны.
Горло пересохло, я задыхался. У меня уже не было сил! Я не мог больше танцевать… Но не мог и остановиться!
Проклятая Машина играла и светила лампами, она вела меня, она не выпускала меня из танца, она дёргала меня за руки и за ноги.
Я прыгал, наклонялся, приседал. Мычал и выл, пытаясь петь.
«Ты живой! — кричали операторы. — Живой!»
Не знаю, как я добрался до края холма. Ноги мои подкосились, и я покатился вниз. Голова моя ударялась о камни, но по-прежнему я не чувствовал боли.
И подумал: «Врёте!»
Машина не помогала. Я слышал музыку, и она становилась всё тише и тише.
А потом я потерял сознание.
Меня рано разбудили. Понимаю, у нас много дел. Но эта Машина…
Мне кажется, доктор, я мог бы её настроить. Я уловил закономерность! Лампочки в третьем ряду загорались при повороте датчика на правой панели, при этом…
Конец записи».
— Здесь останови!
Водитель остановился метров за пять до въёзда во двор. С этого места виден был угол дома и окна явочной квартиры.
В окнах виден был ослабленный вертикальными створками жалюзи, но всё же ясно различимый на общем тёмной фоне дома свет.
«На месте» отметил Никеев.
Он вынул трубку. И минуты две не решался набрать номер.
— Проверить квадрат? — предложил водитель.
— Зачем? — безжизненным, равнодушным голосом спросил Никеев.
— Ну…
Водитель пожал плечами.
— Ситуация потенциально… хреновая. Квартира под наблюдением.
Никеев покачал головой.
— И без нас есть кому об этом позаботиться. Мы своё дело делаем. Оставайся в машине…
«На месте они, все на месте. Я точно это знаю! Они мне верят. Они уверены в своей неуязвимости. Они уверены в нашей защите. И, похоже, забыли удачливые ребята, как быстро наша контора избавляется от лишних людей. Как быстро она умеет обрубать хвосты. А ведь я — часть такого хвоста. Потому плохо мне? Потому? Не жалость, не привязанность. Нет у меня, и не может быть привязанности к этим подонкам. Но… Теперь чувствую, кожей, мясом, нервами, всем, что есть — чувствую, что связан я с этими… С этими трупами! И что бы ни говорили, как бы ни улыбались, какие бы слова ни говорили и как бы ни пытались успокоить — не будет покоя! Не будет веры словам! Слова отзвучали — и нет их. А ниточка — вот она! Есть! И будет всегда… Сколько это ещё протянется… А она будет!»