— А что случилось с доверчивым юношей? — спросила Ольга. — Он обрёл сверхспособности? У него открылся третий глаз? Он научился проходить сквозь стены?
— Рвота и потеря сознания, — ответил Леппер. — Парня госпитализировали. У него развился острый психоз. Он бредил, бился головой о стены. Глаз не открылся, а вот кровотечение… Еле остановили. Обидно то, что вашему подопечному это сошло с рук. Когда юноша пришёл в себя, он категорически отказался обвинять в чём-либо «доброго доктора». Вашего подопечного не остановили, и он пошёл дальше. Всё дальше и дальше… Кстати, именно после этого случая я перестал поддерживать с ним какие-либо отношения. Перестал подавать руку, старался не замечать его и даже не смотреть в его сторону. Он вызывал у меня неприязнь. И, представьте себе, страх. Я стал всё явственней ощущать опасность, которая исходит от него…
— Но ведь так было не всегда, — напомнила Ольга. — Когда-то вы писали восторженные рецензии на его статьи. Когда-то вы сами пригласили его в институт. Когда-то вы, используя свои связи и свой авторитет, добились для него права на лечебную практику в одной из психиатрических клиник и позволили ему опробовать новые методы лечения. И ещё…
— Когда-то он был другим! — выкрикнул Леппер, и закашлявшись, смятым платком стал вытирать раскрасневшееся лицо. — Он был другим…
Он захрипел и ладонью потёр грудь.
— Простите меня… Я не сдержался. Мне трудно… Да, больно и стыдно об этом вспоминать. Я пошёл у него на поводу. Я тоже поддался его влиянию. Не знаю — как, каким способом, каким образом, но он способен воздействовать на людей, подчинять их своему влиянию. И, что самое странное, он способен добиваться впечатляющих результатов… Был способен! Его методики были антинаучны, и описывал он их, используя какую-то совершенно немыслимую для врача, для образованного человека сказочно-колдовскую терминологию, но ведь они работали! Он утверждал, что к практике врача-психиатра термин «лечение» вообще неприменим, а речь должна идти о «развитии сознания». Вы представляете себе, что это такое?
Ольга пожала плечами.
— Я, вообще-то, не сильна…
— И я не силён! — воскликнул Илья Аркадьевич. — Не силён я, представьте себе, в подобном колдовстве. Потому и прозевал опаснейшую тенденцию в развитии его методик, когда из, мягко говоря, нетрадиционных они превратились в разрушительные и откровенно антигуманные, если не сказать — людоедские. Я не преувеличиваю, Ольга Дмитриевна, уверяю вас! Слишком поздно я понял, что его «развитие сознания» — это развитие болезни. Да, да, представьте себе! Он приостанавливал распад личности больного, и казалось, что его лечение даёт потрясающие результаты. Но именно, что — казалось. На деле он не приостанавливал распад, а брал под контроль и переводил на более глубокий уровень. Внешне всё было благопристойно: больные были вежливы с персоналом, исправно принимали лекарства и гуляли по парку, речь их была связна, рассуждения — абсолютно логичны… Ну, разве что иногда… Проскальзывало что-то… Абсурдное, бессмысленное… Но каков был прогресс! Больные ходили за доктором по пятам и изъявляли полную и безоговорочную готовность лечиться. До полного выздоровления! А «добрый доктор» убивал в них потихоньку всё человеческое. Он культивировал их болезнь, заботливо взращивал её. Он считал болезнь не бедой, а благом, чуть ли не даром божьим! И вы знаете, до чего он дошёл в своих рассуждениях? Он начал считать больных тем самым прогрессивным меньшинством, единственным революционным классом, которому суждено спасти общество, сползающее в бездну эгоизма и буржуазного приобретательства! Спасти и преобразовать! Он считал сумасшедшие дома островками новой жизни, где созреет и оформится общество нового типа, достигшее высших степеней духовного развития. «Патриоты больниц» и «пролетариат психушек» — это его терминология. Вот такой вот «проклятьем заклеймённый»… Каково? Естественно, от общения с больными его отстранили.