— Если? — хмуро спросил Канхубер.
Ему уже порядком поднадоели эти постоянные пари и ставки подчинённых. Но поделать с этим сержант ничего не мог: ребята уже которую неделю не выходили из боёв с повстанцами, а в промежутках между боями их постоянно бросали то на проверки таких вот развалин, то на патрулирование, то на преследование мелких разрозненных групп повстанцев.
Нервы у всех от такой беспокойной и неустроенной жизни были до предела расшатаны, а эти постоянно заключаемые между десантниками пари, нечто вроде игры, хоть как-то снимали напряжение.
Хотя иногда заканчивалось всё это…
«Чуть на мине однажды не подорвались», — вспомнил один особенно нелепый случай Канхубер.
И нахмурился.
«Ночью на спор бегали… Вокруг озера. И прямиком на минное поле забежали. Нет, иногда они как дети малые! Право слово…»
— Если стрелять сегодня ни в кого не придётся, — пояснил Огген. — И задницы кому-нибудь подпаливать…
— Я, признаться, думал, что здесь кто-то остался, — добавил Хейцер.
И показал рукой на пустые дома с чёрными, слепыми провалами окон.
Дома стояли рядами вдоль улицы: молчащие, притихшие, немые, будто смертники, выстроившиеся перед расстрелом и стремящиеся хотя бы покорным своим молчанием хоть немного продлить свою обречённую жизнь.
Казалось, они даже сжались от страха и краски их фасадов, ещё недавно яркие, многоцветные — стремительно блекли, будто в предсмертной бледности.
«Да нет, чепуха! — Хейцер помотал головой, словно отгоняя морок. — Это просто закат, темнеет…»
— А что, надоело стрелять? — спросил Канхубер.
— Без толку, — пояснил Хейци. — Время теряем… Мне вон моя дура написала, что ей на курсы надо идти. Дизайнер, она видите, художник в душе. Кресла свои проектирует с системой левитации, а дома сесть не на что. Я ей в прошлом сезоне перевод посылал на кресла и ванну с массажем. Ничего не купила! Куда деньги подевались — до сих пор не знаю. Тоже мне, хозяйка… Теперь, видите ли, учиться ей захотелось! А ребёнок с кем останется? Мою мамашу разве уговоришь с пацаном посидеть?
— Он у тебя ходить начал? — Канхубер двумя пальцами изобразил неровную походку малыша.
— Бегает уже, — ответил Хейцер. — В отпуск пора, сержант. Совсем одичаем тут.
— И к местным бабам подходить нельзя, — вставил Огген.
Третий огнемётчик, Грейзе, горестным кивком головы подтвердил правду этих слов.
— Это всё жандармерия, — добавил Огген. — Сами импотенты паршивые, так и всем остальным кое-что подрезать норовят. Я давно заметил: как среди аборигенов какая баба покрасивей найдётся, так жандармы ей первой верёвку норовят на шею набросить. Точно говорю! Я всё потому…