– Всеволод, друже, как же боярин знатный да пригожий, да шалишь среди людей! А коли мальчонка смерть от тебя б принял, как бы жил ты со своею удалью молодецкой? Но коли девица в яви не останется, как бы люб ты ни был нам, голубчик, а из терема княжеского прогнать тебя придётся и в ремесле свою огрешность отработать семь годин! Так что молись всем Богам, Всеволод, за здравие девицы и всеобщее прощение!
Покачал князь головой и последовал за Любавой девицу проведать в её опочивальню. Только князь к ложу с Василисой приблизился и увидел её, так и ахнул он, невольно пораженный. Светлый лик девицы сиял мягким светом, косы русые по подушке разметалися, и вся строгость и красота её покоились в тиши, точно самая чистая жемчужина.
– Вот так диво дивное! – прошептал он благоговейно.
– Да, княже, зело жалко девицу! В самом расцвете лет, краса писаная, и не дышит, и не слышит! Что же делати нам, князь наш, Святослав Владимирович? – вопросила Любава встревоженно.
– Зови знахаря моего, Прокопия, Любава! Там и решим, что делати! – весомо ответил князь и в свои покои удалился, посмотрев на Василису в последний раз.
Кликнула боярыня Любава девушек сенных да послала их за знахарем. Вскорости привезли старца в колеснице княжеской. Степенно, но торопливо зашел он к боярыне в покои и с порога посмотрел на деву взором бдительным. Чуть погодя к ложу её он приблизился и дал Любаве распоряжения голосом звучным и протяжным:
– Боярыня любезная, надобно мне одному с болящей здесь побыть. Чтобы тишина и покой и никто нас не тревожил. Лучину мне оставьте, благодарствую, травы зело надо зажечь! Задержалась девица меж мирами, коли есть тут дело у неё, средь людей, так в явь она вернётся, а коли всё исполнила – так и отпустить её надобно, да не мучить!
– Добро, Прокопий Тихонович, как велите, так и будет! – Любава голову свою прекрасную склонила пред ним смиренно и удалилась из опочивальни.
Старец затворил дверь тесовую и снова остановился у порога на девицу посмотреть да поразмыслить, с чего начати. Василиса лежала бледная, почти сливаясь с белёсым льном подушки, недвижимая, неживая, точно нездешняя. Снилось ей тепло и свет, мир и лад да Боги светлые, длани к ней тянущие. И так привольно ей, так сладко с ними было, что и забылось, кто она да какие у неё пути на Земле. Но что-то не пускало девицу к свету, не давало забыться и воспарить, в солнечной колыбели устроиться и раствориться, с Родом Всевышним навеки воссоединиться. Точно прочные канаты, едва видимые мерцающие нити крепко Василису удерживали, к земле-матушке утягивали. Сколько ни стремилась она с благодатью слиться, нити всё возвращали её, тяжестью тело наливая.