Но до этой самой вставки ещё нужно было дожить, и я, проиграв бодрое вступление, имитирующее стук вагонных колёс, запел:
Мой поезд отходит
От станции в полночь
Стоим на перроне
На вкус прощанье горечь
Но… Остыло всё давно
И вроде всё равно
Поверь, жизнь не кино
Но…
Кошусь на зрителей, те пока никак не выражают своих эмоций. Завуч в свою очередь косится на Бузова, ждёт его реакции, чтобы тут же её продублировать. Становится немного смешно, но я пою второй куплет:
Колёса на стыках
Диктуют морзянку
Снаружи лишь холод
Но я не жду стоянку
Но… Остыло всё давно
И вроде всё равно
Поверь, жизнь не кино
Но…
И пошёл припев на пару с Валькой:
Пролетают километры
Дуют северные ветры
За окном мелькают города
Загрустила проводница
Отчего-то ей не спится
Светит путеводная звезда
Звезда…
Согласен, по тексту песня «Дорога»[4] должна исполняться ну никак не подростками типа нашего ВИА, но что же мне, писать песню про весёлый паровозик? Извините, наступить на горло собственной песне (хе-хе, каламбурчик) превыше моих сил. А мы входим в раж и вторую часть песни исполняем так душевно, что Николай Степанович всё-таки не выдерживает, начинает чуть заметно кивать в такт и постукивать ботиночком об пол. Уловив настроение начальства, Галина Анатольевна улыбается и обозначает хлопки ладонями так же в ритм нашей композиции. После финального аккорда, на который наложен затихающий гудок поезда, какое-то время в актовом зале стоит тишина, во время которой в моей голове проносятся самые разные мысли от «щас смешает нас с дерьмом» до «в таком восторге, что никак не переварит». Наконец Бузов, кряхтя, поднимается, и следом вскакивает фигуристая завуч, отчего её спелые груди задорно подпрыгнули.
– Ну что, Галина Анатольевна, – повернулся к ней Николай Степанович, – по-моему, очень даже неплохо.
– Я тоже так считаю, – прощебетала она.
Бузов повернулся к нам:
– Только слова уж больно… Какие-то расставания, проводница у вас грустит. Может, стоило сочинить что-то повеселее?
– Николай Степанович, ну это же жизненно! – взмолился я. – Да, песня в какой-то мере навевает грусть, но нельзя же всё время веселиться, должно оставаться место и для светлой грусти. «Анна Каренина» Толстого тоже не водевиль, но её перечитывают и фильмы по этой книге ставят.
– Ишь ты, Толстого вспомнил, – хмыкнул Бузов. – Ладно, молодцы, ребята, в общем-то приятная песня, если к словам не сильно придираться, то сойдёт. Можете включать её в свой… этот… как его…
– Репертуар, – с готовностью подсказала завуч.
– Вот-вот, в него, – подтвердил Николай Степанович.
Может быть, всё закончилось и не столь феерично, как я рассчитывал в своих мечтах, но и не самым худшим образом. Бузов и завуч не стали задерживаться в актовом зале, отправились по своим делам, видимо, дообсуждать то, что они обсуждали во время моего появления в директорском кабинете. А мы принялись сдержанно друг друга поздравлять с удачной премьерой песни.