— Шнель, шнель! — подгоняли арестованных солдаты. Кто отставал, того били прикладом, стегали кнутом. Уже стемнело, когда раздалась команда прекратить. Люди валились с ног от усталости. И вдруг произошло такое… Пленников погнали в залитый водой погреб. Потом пришли за ней и тоже повели туда.
— Плакал мой Женечка, ой как плакал, — вспоминала она теперь, стоя у того окна, в которое видела тогда, как пятнадцать жестоко измученных людей заливали погреб водой. В комнате уснул было под грудью, а вывели меня во двор, заплакал, холодно ему стало. Тогда я как закричу. «Куда вы меня гоните, он же замерзнет там, умрет мой малютка». Больно ударили по затылку, по спине. Не помню, как очутилась в погребе. Услышала только стук. Захлопнулась за мной дверца и заскрипел засов.
Кончиком ситцевого платка, повязанного по-крестьянски, тетушка Евдокия вытерла слезы:
— Темно-темно там было… и мокро… воды по пояс. Оступилась я и упала вместе с Женечкой… Чуть не захлебнулась… Люди спасли… А он кричит, бедненький… пеленки намокли в воде… Я тоже промокла до нитки… Все к груди его прижимаю… а у самой руки дрожат, вот-вот уроню его опять в воду…
Тяжко вспоминать тетушке Евдокии пережитое, каждое слово отзывается болью:
— Люди добрые помогли. У кого шарф был, кто тряпку с головы снял. Кое-как укутали сынишку. Слышу голос Ивана Васильевича Кристи: «Дай подержу его, Евдокия, а ты отдохни».
Сколько длился печальный рассказ? Может быть, час, а может, дольше. Тетушка Евдокия не замечала никого. Разбудив в душе тяжелые воспоминания, она уже не могла остановить их. Картины одна ужаснее другой возникали перед слушателями. Дети слушали в каком-то оцепенении, боясь пошевельнуться. В таком оцепенении слушают страшные сказки: кажется, оглянись только, и сразу увидишь наяву отвратительное чудовище.
То, что случилось после той ночи, было еще ужаснее. Утром каратели согнали на сельскую площадь жителей Ульмы и устроили скорый суд над пятнадцатью узниками. Всех их приговорили к расстрелу. В приговоре указывалось, что осужденных отправляют в Румынию, где они смогут обжаловать решение суда. Родственникам разрешили передать чистое белье и продукты на дорогу. В тот же день скорбная процессия смертников под усиленным конвоем двинулась из села. Только путь обреченных людей оказался гораздо короче объявленного в приговоре. Недалеко от Ульмы в овраге вечером раздалось пятнадцать выстрелов.
Евдокию Георгиевну с младенцем вновь заперли в одной из классных комнат. Каратели решили еще раз попытаться заставить ее принять предложение о предательстве, но, получив отказ, возобновили побои и оскорбления. Потом ее отпустили домой и установили за домом слежку, надеясь поймать в ловушку мужа-партизана. Три дня измученная побоями женщина побыла дома, на четвертый ее вернули в школу-тюрьму. Теперь она находилась при солдатской кухне — чистила картошку, мыла посуду. Уходить со школьного двора запрещалось.